Тихий тиран - [73]

— А какой женщине этого не хочется? — У нее неожиданно дрогнул голос. — Женщина — существо неуправляемое, но она только и мечтает, чтобы кто-то управлял ею. Боже мой, да что вы, мужики, понимаете в нашей психологии?!

— Куда уж нам! — рассмеялся Фатеев. — Один лишь и был, кто кумекал, да и тот давно почил в бозе. Мсье Бальзак.

— Как бы не так! — нервно повела плечами Елена. — Ничего он не понимал. Это мы, женщины, придумали для вас, будто понимал…

— Не очень-то хорошего вы мнения о вашей сестре!

— Не при члене партбюро будь сказано, — усмехнулась Богоявленская, — но я вообще не очень хорошего мнения о людях!

— Неужели о всех?

— Говорить о всех, милый Виктор Дмитриевич, значит, ни о ком не говорить! — В голосе Богоявленской появились металлические нотки. — Я говорю о тех, кого знаю.

— Итак, — Фатеев поднял бокал, в котором пузырьками исходило шампанское, — выпьем за женщин! Хороших ли, плохих ли — все равно.

— Нет, давайте выпьем просто за хороших людей.

— Согласен. — Фатеев улыбался. — Значит, за нас. Мы ведь с вами хорошие?

— Вы — да. Я — не знаю…

— Тогда еще и за самокритику, — сощурился Фатеев. — У меня вот не клеится что-то по партийной линии, не создан я для этого дела… И секретарь наш не возвращается.

— Не боги горшки обжигают!

— Вот-вот, то же самое сказал мне однажды Кулагин. И примерно с такой же интонацией.

Богоявленская покраснела, но Фатеев ничего не заметил. Он говорил, не глядя на нее, и маленькими глотками пил шампанское.

— Я, наверно, просто неудачница… Потому и злюсь. — Елена с трудом подбирала слова. — Кажется, обидела Тамару Савельевну… Так глупо!

Она ждала, что Фатеев начнет расспрашивать, однако он молчал, выжидательно посматривая на Елену.

— Вы ведь знаете, у меня скоро защита. Крупина согласилась прочитать мою диссертацию и вообще помочь в ее доработке… Она сделала ряд замечаний, как я теперь понимаю — очень существенных и справедливых, а я… нагрубила ей… Словом, вела себя как девчонка… Побежала жаловаться Кулагину. Не очень красиво получилось…

Музыканты уже сняли пиджаки. Они старались изо всех сил, им самим было интересно так лихо играть. Перед эстрадой энергично отплясывали шейк несколько пар. Им тоже было приятно так решительно отплясывать, не опасаясь, что кто-нибудь одернет, приструнит, как на школьном вечере.

— По-моему, — сказал Фатеев, — ничего страшного не произошло. Если вы понимаете, что вели себя несдержанно, надо подойти к Крупиной и извиниться. Что же касается ее замечаний, их нужно учесть и внести исправления.

— Все не так просто! Крупина избегает меня, а работа уже растиражирована и отослана оппонентам. Сейчас я физически не смогу ничего сделать.

— Какой же выход? — Фатеев машинально катал по скатерти хлебный шарик.

— Ах, если бы я знала!.. Обиделась! А человек желал мне добра.

— А чего вы, собственно, боитесь? Ну, отметят недостатки, вы переделаете, уточните, доработаете, и — о’кэй!.. Ведь в целом диссертация признана приемлемой?

— В целом да, — ответила Богоявленская. — А вы ее не читали?

— Увы! — смутился Фатеев. — Меня долгое время не было в институте, а после пришлось уехать в область.

— Да, да, верно, — вспомнила Богоявленская, — может быть, мне перенести защиту?

— А что думает Кулагин?

— Он сказал, что защита состоится в тот день, на который назначена.

— Ну, раз шеф считает так, — Фатеев поднял бокал, — стало быть, тому и быть!

Богоявленская робко и с благодарностью улыбнулась Фатееву…

— А теперь — танцевать! — Она поставила бокал на стол и протянула руку. Оркестр заиграл вальс-бостон. В зале притушили свет, и по стенам заскользили причудливые тени.

— Виктор Дмитриевич, — шепнула Елена, — а вы не сможете поговорить с Крупиной? Пусть она на меня не сердится, ладно? Скажите ей, что я внесу все исправления… после защиты…

— Примирить двух женщин — задача не из легких!.. — сказал Фатеев. — Но я попробую…

О делах не хотелось говорить. У Фатеева плавно и приятно кружила голова. Какая удача, что он встретил сегодня Елену! Только бы длился этот вальс, этот непредвиденный вечер. И снова медленно тянуть шампанское, смотреть на пленительное лицо женщины и, танцуя с ней, ощущать что-то давно забытое, а может быть, и не испытанное ни разу в жизни…

Когда хмель выветрился из головы, Виктор Дмитриевич, вспоминая разговор с Еленой, прощание в подъезде ее дома, где он поцеловал ее, вновь ощутил что-то похожее на головокружение: оказывается, он вспоминает об этом с удовольствием. За свои сорок лет Фатеев встречал довольно много женщин. Они входили в его жизнь внезапно и ненадолго. Как-то одна из них — они познакомились в санатории и были почти счастливы целый месяц — с горькой усмешкой сказала:

— Знаешь, милый, с тобой как в кино. Больше двух серий не выдержишь.

— Почему? — спросил он заинтересованно и ревниво.

— Потому что это становится утомительно. Ты — слишком вещь в себе.

Оказалось, что она целый месяц изображала из себя влюбленную дурочку, в чем успешно преуспела, во всяком случае обвела Фатеева вокруг пальца. А потом приехал ее муж, генерал-лейтенант; Фатееву почему-то надолго запомнилась черная родинка на его багровом лице. Оставив мужа в холле санатория, женщина эта пригласила Фатеева пойти попрощаться с морем.