Тихий тиран - [18]

— Это пока не редкость. А вам в диковинку?

— Нет, в том-то и дело, что не в диковинку. Я всякое видел… У меня соседка была. Вечером выйду на кухню покурить, выскочит она и давай кричать: «Я медицинский работник! Я в морге работаю! А он тут дымит в общественном месте! Антиллигент беркулезный!» Это из-за того, что я с детства покашливаю, застудили в грудном возрасте… Ксения, а вы видели счастливую семью?

— Видела… В Москве. Моя подруга вышла за студента. У них не было комнаты.

— А я не видел… Со стороны посмотришь — до чего хорошо. Молодые, веселые, звезды с неба хватают. А поближе узнаешь, обязательно что-нибудь не так, не по-хорошему. Мне даже кажется, что это я приносил несчастье в хорошие семьи. И каждый раз меня заставляли выступать в роли мирового судьи. Враждующие стороны приходили ко мне и жаловались… А я смотрел и думал: «Какие же вы, в сущности, хорошие люди! Что мешает вам быть счастливыми? Зачем вы так?»

— Бросьте вы об этом… Лучше о стихах. Что там у вас дальше?

— Дальше?.. Дальше только концовка: есть многие на свете пустяки, которые мешают жить бездарно… Больше не придумалось пока. А знаете, почему я позвонил и прибежал высунув язык?

— Ну, не очень-то вы опешили.

— Я прибежал потому, что мне стало страшно… Ездил в район, наскочил на проволоку. Полчаса валялся в кювете и думал… О смерти думал и вообще обо всем… О тебе думал, Ксения. И давай бросим это притворное «вы». Я свободен! Я все еще надеюсь быть счастливым!.. А о несчастных семьях я, наверное, вру. Мы с тобой будем счастливыми. Увидишь сама!

8

«Неужели этот кошмар кончился?» — Фатеев с наслаждением потянулся, похрустел суставами и решительно сбросил с себя теплое одеяло.

Начиналось воскресенье.

Впрочем, доцент Фатеев слегка кривил душой, выражая мысленно свой бурный восторг по поводу того, что больше не нужно будет мчаться в ненавистную приемную комиссию. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра… Шевельнулась мысль, что ему, пожалуй, какое-то время будет не хватать ставшего уже привычным гудящего роя абитуриентов, всех этих будущих корифеев медицины, которых ему доверили отбирать.

После того беспощадного удара, который Виктор Дмитриевич нанес родственникам абитуриентов, после беспорядочных телефонных атак, безуспешно проводимых ими против него, дело в целом вошло в колею. (Не раз Фатеев с благодарностью вспоминал дежурного Калининского телефонного узла Сергеева.) Юноши и девушки приносили документы: робкие, конфузясь, сразу же уходили; настырные задавали уйму вопросов; нагловатые пытались передать «всесильные» записки. Одним словом, дни текли ровно и спокойно.

И, однако же, когда все окончилось и ректор вуза Прямков, пожимая руку, что-то долго и горячо ему говорил, Фатеев по-настоящему почувствовал, что с его плеч свалилась огромная тяжесть.

Завтра он снова придет в свой НИИ, снова наденет белоснежный халат с инициалами «В. Д. Ф.», и привычным колесом завертится его настоящая жизнь.

Фатеев поднял телефонную трубку и услышал мягкий продолжительный гудок. Сергеев оказался человеком слова. Виктор Дмитриевич невольно улыбнулся, припомнив, как вчера, когда он позвонил на телефонный узел, Сергеев, едва ответив на приветствие, спросил:

— Ну как?.. В норме?

— Полный ажур! — заверил его Фатеев.

— Вот и хорошо. — Сергеев помялся. — А что, товарищ ученый, очень трудно попасть в институт? У меня старший через год хочет попытаться.

— Не так страшен черт, — успокоил Фатеев, — но поднажать нужно сейчас. Вы ему так и скажите.

— Ясно! — поспешно откликнулся Сергеев. — Так и скажу. А если можно, я ему ваш телефончик дам; он позвонит, вы ему сами растолкуйте. А? Какой я ему авторитет, коли у меня всего-ничего — семь классов. Можно?

— Валяйте! — добродушно разрешил Виктор Дмитриевич. — Я ему научное внушение сделаю.

Замурлыкав: «Нам не страшен серый волк… серый волк… серый волк…» — Виктор Дмитриевич отправился на кухню. Достал из холодильника сливочное масло, бросил взгляд на бутылку саперави и подумал, что по такому случаю недурно было бы пропустить стаканчик, однако решил подождать до вечера.

Зазвонил телефон. Фатеев побежал в комнату и поспешно схватил трубку. Сначала он не понял, кто с ним говорит, и уже хотел было решительно прервать неожиданное вторжение в утренний покой, когда внезапно сообразил, что женщина, называющая себя Клеопатрой Фоминичной, — это же просто Клепа, милая Клепочка из далекой юности, из совхозной больницы за двести километров отсюда, из того самого села, в котором он начинал самостоятельно врачевать. Господи, когда же это было?! Страшно подумать…

— Клепочка, это ты? — заорал в трубку авторитетный доцент Фатеев. — Откуда ты взялась, античная болтушка?..

А Клепа звонила не просто так: она слезно умоляла доцента Фатеева срочно, немедля приехать к ней в совхозную больницу, иначе произойдет непоправимое.

— Не паникуй, Клепа! — приказал Фатеев. — Отвечай членораздельно, что у вас там приключилось?

Но членораздельно Клепа отвечать не могла, это было выше ее возможностей в данный момент жизни.

— Ух, какой случай, касатик, — тараторила она, — по телефону слишком долго… Приезжай, я уж и газик наш выслала, на месте все узнаешь, вскорости он у тебя под окном загудит, так ты слушай, а шофер теперь другой — рыжий, и чай с вареньем малиновым попьешь у меня, и газик теперь у нас другой, новый почти…