Тихий друг - [40]

Недалеко от дома Спермана, по дороге обратно на Стоофстеех,[19] где восседала 74-летняя проститутка (продажная женщина), у которой дела все еще шли неплохо, бард-филолог изложил Сперману суть своей просьбы. Его знакомый гомосексуал-альбинос играл на баяне (аккордеоне), но не мог заработать на жизнь одними концертами. Не согласился бы Сперман посодействовать, чтобы альбиноса записали в очередь на субсидию Министерства культуры? У Спермана ведь столько хороших связей вообще, и в чиновничьей среде в частности?

— Я посмотрю, что можно сделать, — кротко заверил его Сперман, глядя на один из светящихся уличных фонарей, которые висели на натянутых между домами проводах: ночной ветер раскачивал их, и они будто говорили то «да», то «нет» — все зависело от того, во что тебе хочется верить. «Какая мука эта жизнь, — подумал он, — какой несовместимый с жизнью кошмар моя — моя — жизнь. За что? Что я сделал?»

Они дошли примерно до середины улицы и, освещаемые сбоку фиолетовыми лучами из вышеупомянутой конторы проститутки, находились как раз под средним уличным фонарем, когда из-за угла появился мальчик или молодой человек и зашагал им навстречу.

Сперман и до этого чуть запыхался во время праздного шатания по прокуренным, душным распивочным, но сейчас у него просто перехватило дыхание: это прозвучит банально, но легкая поступь юноши околдовала его. Сперману показалось что мальчик в коротком плаще цвета хаки и черных или темно-синих матросских брюках олицетворял совершенную мужскую наготу.

Юное лицо-на первый взгляд, мальчику было лет семнадцать или восемнадцать — обрамляли прямые волосы, и казалось, что мальчик сошел с флорентийского портрета эпохи Возрождения (для писателя Сперман неплохо разбирался в изобразительном искусстве), но, приблизившись и попав под более яркий свет, он стал походить, скорее, на персонажа гравюры какого-нибудь вдохновленного социализмом художника конца века, маскирующего жадную педерастию сочувствием к судьбе молодого рабочего. «Да, ужасно, как бесстыдный капитализм эксплуатирует милых мальчиков», мрачно подумал Сперман.

Подойдя вплотную, мальчик бесстыдно и отважно взглянул Сперману прямо в глаза. «Что это значит?» — вот и все, что Сперман успел подумать. Мальчик прошел мимо. Услыхав легкий шелест не слишком туго затянутого пояса на плаще, Сперман задрожал.

Он не смог удержаться и обернулся. И надо же: сделав несколько шагов, мальчик тоже остановился и оглянулся.

— Агнец Божий, спаси меня, — пробормотал Сперман.

И что теперь? Господи, да что он, связанный по рукам и ногам северонидерландским бардом, мог сделать? Он не мог позвать мальчика с собой. Было уже поздновато. Им придется ложиться спать, а дома только два спальных места, к тому же в одной комнате. И представить только, что этот бард потянет к милому принцу бородавчатые ручонки!..

Немедля договориться о встрече, но как?.. Сперман лихорадочно рылся в карманах слишком, в сущности, молодежной американской военной курточки. Только какие-то веревочки и бумажные катышки. Хорошо бы найти адресованный ему конверт или хотя бы огрызок карандаша, чтобы, быстро разгладив клочок бумаги, записать свое имя и адрес. Нет, ничего… Что за слепую неудачу опять подкинула ему жизнь…

Секундочку… Вдруг у него в руках оказалась почти несмятая бумажка — банковская квитанция, с указанным на ней состоянием счета: 23,66 гульденов. С этим нищенским клочком бумаги он подошел к мальчику. Времени на реверансы не было.

— Если захочешь зайти… — проговорил он, тяжело дыша. — Не сегодня вечером… Завтра… Или потом… Я почти всегда дома… Мое имя есть в телефонном справочнике… если захочешь позвонить… Вот здесь мое имя… И адрес… Я живу совсем недалеко отсюда… За углом…

Мальчик взял бумажку. Увидев его издалека и потом, когда он проходил мимо, Сперман чувствовал прикосновение к совершенству, но сейчас, когда мальчик стоял перед ним и вновь смотрел на него, Сперман яснее ясного осознал, как смехотворна и пуста его собственная жизнь. Он знал мальчика, хотя они никогда не встречались: это был принц из его снов, из детства, полного лишений: принц, которому он отваживался отдать свое сердце только во тьме, в одинокой постели; сказочный принц с цветных картинок книги, хранимой в шкафу с игрушками, за дверцей с треснутым витражом; следопыт с обнаженным торсом, который, согнувшись, разглядывает царапину на коленке — с картинки волшебного фонаря…

У мальчика было красивое, правильное и честное лицо. Судя по губам, он еще очень молод: может быть, и семнадцати лет. Ему, казалось, неведом стыд, он лишь несколько удивился прозаическому, даже вульгарному способу, которым Сперман пытался завязать знакомство.

— О. Да. Спасибо, — равнодушно произнес он.

Только услыхав его голос, Сперман — помимо почитания и обожания — испытал плотское, вопиющее желание.

Когда мальчик сунул бумажку в карман плаща и отступил на шаг, Сперман услышал позвякивание. Он что, нес за пазухой мешок с крадеными драгоценностями? Нет, решил Сперман, тогда бы он не остановился, а быстро пошел дальше.

Бесстрашный взгляд из-под слегка вьющейся, русой челки, спадающей на лоб, казалось, дразнил, и Сперман представил себе мальчика голым: на какую-то долю секунды одежды стали прозрачными, и Сперман ясно увидел его бестрепетный, выпирающий, смуглый уд.