Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека - [31]

Сильный был клев! Мы натаскали больше полведра, а поплавки то и дело уходили глубоко в воду. Я не успевал, ловил на одну удочку. Рыбаленция удил двумя и еще постоянно раскуривал крохотную трубочку, закрываясь от ветра ладонями.

Рядом с моим поплавком в воде затемнело, показались усы и глаза. Они уставились на меня, не мигая. Честно говоря, я немного испугался, отдернулся от борта и вскрикнул. Рыбаленция обернулся, увидел морду, взял весло, стукнул резко по борту и сказал с досадой:

— Тюлень. Теперь клеву конец. Ладно, подождем, подождем.

Морда ушла в глубину. Поплавки замерли. Скучно покачиваясь на волнах, они неглубоко заливались, выныривали, и солнце играло в налипших на перьях пузырях воды.

Пока клевало, оглянуться было некогда, теперь смотрел во все стороны. Опустит волна шлюпку — ничего не видно, кругом вода, поднимет — вот он, Толбухин маяк, за ним финский берег. Из Кронштадта летит низенький черный миноносец. Бурун у носа кажется выше палубы. Рыбаленция одобрил:

— Шлавно идет. «Новик»… В Кронштадте три таких пошудины. Никак по шорок ужлов…[21] Раньше не было. Давай жавтракать. А?

Он вытащил из сумки хлеб, бутылку молока, две кружки и достал из форпика мой мешочек. Кира положила бутерброды — французская булка с котлетами, — печенье и мятные леденцы. Рыбаленция налил в обе кружки:

— Пей! Кожье, хорошее.

Я еще никогда козьего молока не пил.

Мне страшно неудобно было разговаривать, не знал, как обращаться. Решился спросить:

— Пожалуйста! Как вас зовут?

Рыбаленция ничуть не смутился:

— Дядя Ваня, дядя Ваня жови, дядя Ваня.

Припасы мы разложили на банке, на куске парусины. Дядя Ваня вытащил из-за голенища источенный, узкий финский нож, нарезал хлеб. От своих кусков отрезал корки и бросил за борт. Мякоть медленно жевал красными беззубыми деснами. Про зубы не хотелось думать: завтра нужно было идти к зубнихе. Страшно ненавижу! Когда зажужжит проклятая машинка и начнет подбираться к больному месту — лучше умереть.

Я сказал:

— Дядя Ваня, знаете, и мне уже два зуба вырвали, и еще надо, а вам вот сколько…

Рыбаленция улыбнулся, вдруг нахмурился, глаза стали совсем маленькие, сердитые, ответил коротко:

— Выбили дружья.

Я понял, что ему про это почему-то не хочется говорить, и больше никогда не спрашивал.

Солнце припекало, от нашей шлюпки запахло смолой. Я скинул куртку и рубашку, остался в одних трусах. Дядя Ваня отвернул сколько мог голенища сапог и тоже разделся. Если не считать маленького серебряного креста, он был голый до пояса и оказался весь-весь татуированный. Пока он лазал, убирал бутылку, кружки и остатки хлеба, я оглядел его со всех сторон.

Рыбаленция закрыл своим кафтаном ведро с уловом, раскурил трубочку и пристально смотрел в открытое море. Я растянулся на банке, пригрелся, немного подремал, вспомнил про удочку, глянул на воду. Моего поплавка нигде не было. Спросонья не мог сообразить, все искал его в зыби и вдруг понял, что клюнула рыба. Удилище мое дрыгалось и плясало как игрушечный паяц. Я схватил, подсек, почувствовал толчки и тяжесть. Тащил осторожно. Кто-то там внизу понял, что тащат, и заходил из стороны в сторону. Леска рассекала воду, и за ней бежал водяной бурунчик. За спиной услышал голос:

— Не торопишь, дай походить.

Пальцы резало, как ножом, даже бросить хотелось, терпел. Далеко внизу показалась серая палка. Я осторожно тащил. Когда она оказалась близко, помог дядя Ваня; с борта появился сачок и выкинул палку в шлюпку. Это был угорь. Таких я еще не видел! Толще, много толще моей руки, он змеей вился на сланях, путался в леске. Взять его в руку и отцепить крючок было прямо невозможно, такой он скользкий и верткий. Рыбаленция посмотрел на мою возню, опустил руку в переметный ящик с песком, легко взял рыбу, снял с крючка и кинул в ведро.

После угря клев пошел вялый, у дяди Вани иногда клевало, а мой поплавок замер. Зашла туча, похолодало, подул ветер. Мы оделись, еще немного подождали, и Рыбаленция решил:

— Ладно, пора.

Я принялся вставлять в уключины весла. Дядя Ваня остановил:

— Не надо, гляди, чиштый фордевинд[22].

Ветер дул прямо на берег. Мы подняли парус и скоро влетели в устье речки. Удивительно, как легко шла тяжелая лодка под небольшим парусом. Дотянули до самой пристани.

Я стеснялся взять себе рыбы. Сказал:

— Мне не надо.

Дядя Ваня сердито фыркнул, срезал на берегу прут, продел угря и нескольких окуней под жабры, свернул в кольцо и протянул мне:

— Вожми, твоя рыба.

Я держал кольцо в руке, закинув рыб за спину. Угорь висел, почти касаясь хвостом травы. Вся спина у меня была липкая от рыбьей слизи. Ужасно хотелось встретить кого-нибудь из наших ребят. Пофасонить не получилось, даже наоборот. Положил угря на кухонный стол, Кира увидела, как закричит:

— Уберите! Уберите!

Мама уговаривала:

— Кира! Это лучшая, самая вкусная рыба. Деликатес, очень дорогая. Это — угорь, не змея, не гадюка, не уж. Это — рыба! Завтра сделаем пирог с угрем, попробуете и скажете — прелесть.

Кира не слушала, повторяла:

— Не буду делать пирог ни с ужовиной, ни с угрёвиной. Тесто сделаю, там как хотите, сами…

С тех пор я ходил в море с дядей Ваней почти каждый день. Мама, конечно, была довольна, что приношу свежую рыбу. Гордилась — добытчик. Ворчала немножко: