Тихие выселки - [2]

— Егорушка, не забалтывайся, мы с Санечкой сестрички, — обиделась Анна.

— Ну и давай по-родственному.

— От тебя, Егорка, словечка путного не услышишь. Мужики вон на разборке ждут, а ты около бабенок крутишься, — и, прищурившись, шепнула Антоновой: — Пашенька, молочная, поди, тебе помнится? Коровина, миленька своего, не забыла? Был соколик, обласкал курочку да за облачка, — и ласково взяла ее за руку.

— Молочная что мне, что тебе будет помниться. Квиты, Анка!

В полдень в летний лагерь приехал из Кузьминского секретарь парткома Иван Ильич Алтынов, с ним кассир Самсоныч, седенький, чахлый старичок — щека щеку ест — с тугим портфелем. Уселись они на бревнах, что грудой лежали неподалеку от доильных площадок. Самсоныч дремал, лишь сухие желтые до синевы руки цепко держали на коленях пузатый портфель. Алтынов курил и пристально следил за дойкой.

Прасковья доила коров, но нет-нет да улучит минутку кинуть глаза на портфель. «Никак, зарплату привезли, — радовалась она, — попусту Самсонычу что трястись: оно хотя и на легковушке, но старому человеку на чем хочешь тяжело. Маньке бы срядить туфли да пальто, может, осенью Юрка посватается».

Сняла доильные стаканчики с вымени Зари, погладила ее, как бы поблагодарила, что молоко отдала, выпустила; на ее место встала Синица, небольшая бойкая коровка. Прасковья и ее погладила, да еще ласково назвала:

— Синичка моя, озорничка моя.

Работала привычно, даже забыла о Самсоныче. Оглянулась, а он с Алтыновым уже за столом. И Грошев рядом. Ишь, и стол из молочной захватили, и вспомнилось давнее: «Тогда вот и я сидела за этим столом. А милка стоял за спиной… Он только тихонько дотронулся до плеча, меня и жаром опалило. Ждала: вот еще раз прикоснется…»

— Мама, тебе помочь? — окликнула Маша.

— Кончаю, дочь, — отозвалась Прасковья. «Вот и Маша лицом в него, даже в голосе что-то от него… А он и разочку не приехал поглядеть на дочь».

Прасковья выпустила корову, слила молоко в флягу. Теперь можно было смахнуть с глаз нависшую прядь. Доярки усаживались рядком на бревнах.

— Старшая Антонова, ты скоро? — спросил Тимофей Грошев.

«Что-то я нынче припозднилась», — снимая халат, подумала Прасковья. До стола не дошла, Алтынов поднялся навстречу, подал левую руку — правая в черной кожаной перчатке недвижно висела вдоль туловища.

— Хорошего человека пождать можно, — сказал он. — Здравствуй, Прасковья Васильевна!

Прасковья смутилась от такого внимания, села на краешек бревна около дочери.

Налетел легкий ветер, пересчитал листья на ближней липе, кинулся на пруд, взъерошил воду — закипела она. Алтынов встал, нечаянно стукнув черной перчаткой о край стола.

— Дорогие мои женщины. Вы неплохо поработали в минувшем месяце…

Слушали его внимательно. Прасковья следила за Анной. Та сидела, подавшись вперед, видно, ждала, когда Алтынов назовет ее имя: привыкла баба к почету, но Алтынов вдруг сказал, что красный вымпел и денежная премия присуждаются Антоновой Прасковье Васильевне. Прасковья оторопела. Она не предполагала, что обогнала Анну по надоям молока. Анна вначале побледнела, потом густо покраснела. Три года Кошкина держала первенство, ровно столько, сколько Прасковья раздаивала первотелок.

— Антонова, поди сюда, — Алтынов привлек ее левой рукой к себе и поцеловал в щеку. — Спасибо тебе, Паша, — сказал растроганно. — Смотри, не поддавайся Анне Антиповне. Она не сдалась. Так, что ль, Анна Антиповна?

— Так, так, — поддакнула Анна и насильно улыбнулась.

В желтой сухой руке Самсоныча мелькнули две красненькие бумажки — Прасковьина премия.

— Ну что. — Прасковья чувствовала, как волнение сдавило горло. — Не знаю, за что и премия. Вроде все старались. Вон Анна из сил старалась…

Кошкина замахала руками:

— Нет, нет, я плохо старалась. Да все времечко первой быть — устанешь.

Отговаривалась, но в голосе так и сквозила обида. Никто этого не уловил, а Прасковья уловила. Да и кому еще было дело до старого соперничества, даже Маша не замечала ничего. Она радовалась своему третьему месту. Третье место, хотя всего четыре года ходит в доярках. Скоро и Прасковья забыла про расстройство Анны Кошкиной.

Самсоныч щелкнул блестящим замком портфеля. Доярки, как по команде, поднялись, сгрудились у стола. Маша наклонилась над ведомостью, выкрикнула:

— Нинка, тебе сто пять рэ.

— Ты мне взгляни! — кричала маленькая, с востреньким личиком Любка-Птичка из-за спины Анны Кошкиной.

И такой поднялся гвалт, что Самсоныч необычно лихо прикрикнул:

— Замолчите, сорочье племя, работать не даете!

— Правда, что расшумелись? — посочувствовала Прасковья. — Долго ли обсчитаться, потом кассир выкладывай из своего кошелька.

Свои красненькие она старательно пересчитала, прежде чем опустить на дно глубокого кармана нижней юбки.

— Антоновы, вы около трехсот заработали, — сказал Алтынов. — Прилично.

Да, прилично, — мысленно согласилась Прасковья и, усаживаясь на бревна, в который раз подумала: «Свои на книжку положу. Манькины пойдут ей на наряды. Двадцатый год девке — самая пора замуж».

2

Вечером Грошев пригнал к Барскому пруду серого меринка. Была у него мыслишка: «Припоздаю, авось мужики разбредутся по домам». Но мужики под зубоскальство Егора ладили стропила. Думал, дня три проканителятся, но им, видать, посул гребтился — мотались дотемна.