Марта Андерхилл высвободила руку и вернулась в галерею. А Дана устало прикрыла глаза. Ей вспомнился домик у Ла-Манша, его беленые стены. Что ей, собственно, этот домик? Обычное жилье, пусть и в живописном месте. Одно время они с Джонатаном пытались — правда, не очень-то успешно — превратить его в любовное гнездышко.
Перед глазами Даны стояли яхты в гавани Довиля; картины у нее продавались не часто, и, чтобы заработать денег, она иногда давала уроки — учила желающих ходить под парусом. Она вспомнила Лили.
Как же ее не хватает!
Дана грустно спустилась по ступеням и пошла, вдыхая свежий летний воздух, вдоль изгороди. И тут ее внимание привлек синий фургон. Из него вышел рослый и широкоплечий мужчина с изящным букетиком маргариток. В его сильных руках они казались совсем крохотными. У Даны забилось сердце. Совсем молодой — лет тридцать, не больше. Огаста Ренвик, заметив его, радостно вскрикнула, мужчина обернулся к ней, Дана отвернулась.
И быстро зашагала по дорожке — искать племянниц.
— Она говорит, ты ей и двух слов не сказала, — ныла Элли.
— Да пошла ты! Сказала я ей два слова, — огрызнулась Куинн.
Глаза Элли налились слезами. Куинн попыталась отвести взгляд. Выйдя из главного входа, они проскользнули в галерею через боковой и забрались под стол, накрытый скатертью, так что их никому видно не было. Куинн было трудно притворяться, что она не замечает слез Элли.
— Прекрати! — строго велела она.
— Чего прекратить? — спросила Элли, шмыгнув носом.
Она знала, что Куинн презирает плакс, и изо всех сил пыталась сдержаться.
Чтобы сменить тему, Куинн вытащила из-за уха окурок, который нашла на лестнице. А уж стащить спички со стола было пара пустяков. Она чиркнула спичкой и затянулась.
— Ой, не надо! — взмолилась Элли. — А если ты умрешь? Курение смертельно опасно.
— Все умирают, — бросила Куинн. — Кого это волнует?
— Меня, — тихо сказала Элли.
Больше она не могла сдерживать слез, и они горячими ручейками покатились по ее щекам.
— Элли, а ты знаешь, зачем она приехала?
— На выставку.
— Дура ты! Вовсе не за этим.
Куинн вдруг стало страшно и душно под столом. Она затушила сигарету и сунула ее обратно за ухо. А потом откинула скатерть и поползла наружу. Элли — за ней. Люди глядели на них с изумлением, но Куинн было плевать. Ей надо было поскорее выбраться отсюда.
Блэк-Холл остался точно таким, каким его помнила Дана: спокойным и элегантным городком, залитым прозрачным желтоватым светом, который словно поднимался от болот и прибрежных бухт, освещая дома и шпили церквей. Именно здесь начинался американский импрессионизм.
— Привет! — окликнул Дану чей-то голос. — Ты далеко собралась?
Она обернулась и увидела все того же молодого человека с цветами. Да, она не ошиблась, ему лет двадцать восемь — двадцать девять, не больше.
— Мне надо кое-кого найти, — ответила она и не спеша пошла дальше.
Июньский воздух был свеж и прохладен. Дул легкий ветерок, и Дана поплотнее запахнулась в черную кашемировую шаль, наброшенную поверх белого шелкового платья.
— Ищешь детей? Племянниц?
— А вы откуда знаете?
— Я видел их. Они так похожи на вас с Лили.
— Вы знаете Лили?
— А я подумал, ты меня узнала. Не помнишь? Вы с Лили учили меня ходить на яхте. — Он протянул ей цветы. — Правда, это было очень давно.
Она взглянула, прищурившись, ему в глаза. И словно вернулась в свое последнее студенческое лето — она оканчивала школу дизайна на Род-Айленде. Они тогда подрабатывали инструкторами по парусному спорту. Неужели это один из тех детей, с которыми они занимались?
Дана присмотрелась повнимательнее, и в душе у нее что-то дрогнуло. Море, волны, они с Лили тащат к берегу потерявшего сознание мальчишку…
— Сэм! — Имя тут же всплыло в памяти.
— Вспомнила? — радостно улыбнулся он.
— А мы тебя никогда и не забывали. Лили мне рассказывала, как она тебя встретила. В театре, да?
— В театре, — кивнул он. — Чуть больше года назад.
— А здесь ты как оказался? Ты художник?
— Ну что ты! — рассмеялся он. — Я ученый. Океанограф. Помнишь крабов?
— А то, — ответила она и, вспомнив его худенькую фигурку на пристани, усмехнулась.
Сэм стоял, чуть наклонившись к ней. Так вымахал — ей, чтобы заглянуть ему в лицо, приходилось задирать голову. А еще он светился добротой и дружелюбием. И в стеклах его очков отражались золотистые лучи заходящего солнца.
— Я биолог, занимаюсь морем и его обитателями, — сказал он. — Мой брат тоже океанограф.
— Я помню твои рассказы о брате.
— Я теперь преподаю в Нью-Хейвене. В Йеле. — Сказав это, он смущенно пожал плечами — не хотел, чтобы она подумала, будто он хвастается. — Джо и Каролина поженились два года назад, они много путешествуют, но всякий раз, когда возвращаются, я приезжаю с ними повидаться. Это так здорово! — Он засмеялся и взглянул ей в глаза. — Да зачем я это рассказываю? Тебе это и так понятно.
— Понятно? — переспросила она, решив, что он говорит о брате.
А Каролина — это, наверное, Каролина Ренвик, дочь легендарного художника Хью Ренвика.
— Ну да — как это замечательно, приехать домой, повидаться с сестрой. Она здесь?
Дана не ответила. Мысли о Хью Ренвике тут же улетучились.
