— Я сейчас полью на волосы, а потом мы их намылим, — говорит медсестра.
Не знаю, почему я не замечал, какие у нее запястья — такие тонкие, прозрачные, почти просвечивают. Я даже имени ее не знаю. Говорю себе, что она достойна внимания.
Чувствую, как теплая вода струится по голове. Смотрю на Дейзи. Она улыбается. Подставляет руку, и медсестра выдавливает ей на ладонь розовое мыло. Дейзи начинает массировать мне голову. Я чувствую ее теплые руки, кончики ее пальцев — у меня начинает покалывать кожу. Пена сползает по лбу и попадает в глаз. Мыло жжет, и указательный палец на правой руке начинает дергаться. Доктор прав, мне нужно прикладывать больше усилий.
— Прости, — со смехом говорит Дейзи. — У меня не слишком хорошо получается, да? Может, я предоставлю это вам, а сама почитаю ему?
Она выходит из ванной и возвращается с книгой.
— Уоллес Стивенс, — сообщает она и показывает мне обложку. — Ну ладно, сейчас посмотрим. — Она листает книгу, слегка улыбаясь чему-то. — О, вот это мне нравится. — Она прислоняется к стене и начинает читать.
В этот дом сны приходят лишь в белых ночных рубашках.[55]
Я слушаю ее голос и думаю, что ничего лучше в своей жизни не слышал. Такой чистый, искренний, гармоничный. Я хочу повторять слова вместе с ней. Пытаюсь вытолкнуть воздух из горла. Ничего не выходит.
Ни зеленого сна, ни пурпурного в зеленую крапинку, ни зеленого в желтую крапинку. Никаких причуд.
Я снова пытаюсь сказать, и на сей раз мне удается выдать слабое бульканье, хотя никто его не слышит за плеском воды.
В этом доме люди не видят снов о барвинках и бабуинах.
Я смотрю на нее. Я слушаю ее.
Здесь лишь старый моряк, не сняв сапоги и пьяным уснув, ловит тигров в красном.
Она переводит на меня взгляд. Глаза у нее чуть блестят, хотя, может быть, это от влажности. А я думаю о любви и обо всех не белых ночных рубашках. Я думаю о тете Ник и Фрэнке Уилкоксе, и даже о дяде Хьюзе. Я думаю о Дейзи и этих стихах. Я думаю о тиграх в красном. Я люблю их.
