Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - [135]

Не вспоминаю о сказочных женщинах,

О Кетеване, Медее и Нине,

С песней великих поэтов обвенчанных,

Царственных, мирно почиющих ныне.

Слушай, Рукайя! Мы сделаем сказкой

Новые нас обступившие облики —

Нашу ударницу с красной повязкой,

Парашютистку, летящую в облаке.

Древних монахов, отшельников грамотных,

Двух Теймуразов, Тмогвели, Арчила —

Всех, чье старание с дней незапамятных

Нашу грузинскую речь отточило,

Саба-Сулхана и Гурамишвили

И Руставели семивекового —

Всех я зову, чтобы милость явили

И помогли бы мне песню выковывать.

Верных свидетелей ныне зову я.

Я не стыжусь, что в таком-то году,

Слушая времени речь грозовую,

С бедной волынкой на праздник иду.

6 июля 1935

БАГДАДСКИЕ НЕБЕСА © Перевод В. Державин

Владимиру Маяковскому

Я

в долгу

            перед Бродвейской лампионией,

Перед вами,

                     багдадские небеса.

Перед Красной Армией,

               перед вишнями Японии —

Перед всем,

                 про что

                          не успел написать.

(В. Маяковский «Разговор с фининспектором о поэзии»)

Много не сделано — вижу воочью.

Долг у нас общий, и нужен возврат.

Мне вспоминается днем и ночью

Синее небо твоих Багдад.

В душу нам песня могучая веет,

Буйволу шерсть шевеля на спине.

Кто ее силой вполне овладеет?

Кто ее меру постигнет вполне?

С юности сердце вздымавшая птицей,

Слабый язык превращавшая в меч, —

Этого не достигнут тупицы

Под лампионией в тысячи свеч.

Слово встает над корой ледниковой,

Камнем летит из пращи сквозь века.

Если не выскажешь новое слово,

Дверь оно силой снесет с косяка.

Да, но когда наконец напоследки

С жизнью в упор беседует смерть —

В Токио на вишневые ветки

И на поля, что бегут в Саирме,

Падает ровно большое сиянье,

Холод, и трепет, и содроганье.

Много не сделано — вижу воочью.

Долг у нас общий, и нужен возврат.

Мне вспоминается днем и ночью

Синее небо твоих Багдад.

Вновь захотел напомнить тебе я

Тихих Багдад колыбельную песнь.

Нынче апрель. А апрель умеет

В облаке яблонь душу унесть.

Матери ртом и губами младенца

Лопнул бутон над бутоном. Во тьме

Сыплются яблони. Некуда деться.

Слушай — олени кричат в Саирме.

Дубом огромным средь чащи багдадской

Ты бы в апрельское утро возник.

Вновь дилижанса звонков дожидаться

Вышел бы школьником с сумкою книг.

Снова с тобою, над партой склоненным,

Голые ноги я ставлю рядком.

Виселица царя Соломона —

Пятисотлетний платан за окном:

В небо ушел, окунаясь в грозы

Ночью несокрушимым стволом.

Катит Рион обломки утеса.

Мы, словно рыбы, плещемся в нем.

Нас ожидая, от полного сердца

Птицы свистят и крепчает весна.

…Снова доносится новых марсельцев

Песня, как буря, гневна и грозна.

В бешеном свисте нагаек казачьих

Вновь Алиханов рубит сплеча.

…Митинг за митингом! Стачка за стачкой!

Смерть и проклятие палачам!

…Многое, многое вспомнить бы надо.

Радугой стих упадет за леса.

Всё языком трехъярусных радуг

Скажут багдадские небеса.

В Грузии юноши выросли тоже,

Видишь, как смена твоя велика!

В бой они выйдут, не ведая дрожи,

Если к нам сунется войско врага!

Ты нам не должен. И ради Багдады,

Что к грозной лире твоей одну

Накрепко прикрутили когда-то

Поющую по-грузински струну.

…Снова по тихим Багдадам повеет

Петая здесь колыбельная песнь.

Нынче апрель. А апрель умеет

В облаке яблонь душу унесть.

Матери грудью и ртом ребенка

Лопнул бутон над бутоном. Во тьме

Сыплются яблони… Слушай, как звонко

Нынче олени кричат в Саирме!

Апрель 1936

РОЖДЕНИЕ СТИХА

1. «С неба на землю огромным мостом…» © Перевод Н. Заболоцкий

С неба на землю огромным мостом

Был перекинут Эльбрус-великан.

Сдвинулись горы с подножий кругом

В час, когда дэва разил Амиран.

Тополь высокий, стройный и резкий,

Дал на примерку ты деве черкесской.

Трудно сарматского князя сыскать,

Бурку его нелегко разорвать.

Небо в кизиле и горы в кизиле,

Пурпуром залит Эвксинский Понт.

Точно гигантский вздымается грифель —

Старый Эльбрус, заслонив горизонт.

Волны бушуют вокруг исполина,

К горлу стихов подступает лавина.

Солнце взойдет и растопит ее.

Что ж ты печалишься, сердце мое?

С неба на землю огромным мостом

Был перекинут Эльбрус-великан.

Сдвинулись горы с подножий кругом

В час, когда дэва разил Амиран.

Сердце поэта — Эльбрус вековой —

Ждет, когда ветер повеет чудесный.

Сели стихи, как голубки, над бездной —

Знак, что окончен потоп мировой.

8 июня 1936

2. «Слова ни разу я не обронил…» © Перевод Б. Ахмадулина

Слова ни разу я не обронил

Для сочинения стихотворенья.

Пульс-сочинитель отверст и раним,

Страшно: не выдержу сердцебиенья.

Если не высказал то, что хотел

Выговорить во мгновеньях последних,

Наспех скажу: не повинен я в тех

Таинствах, чей я отгадчик, посредник.

О, дорогие мои, никакой

Силой не вынудить слово и слово,

Сердце и сердце к согласью. Строкой

Стройною стал произвол небосвода.

Вкратце твое — а потом нарасхват

Кровное, скрытное стихотворенье.

Слово — деянье и подвиг. Раскат

Славы — досужее слов говоренье.

Стих — это стих, это он, это огнь,

Вчуже возжегшийся волей своею.

Спетого мной я услышать не мог.

Спето — и станет бессмертной свирелью.

Мнится мне: ночь этот стих соткала.

Бывший ее рукоделием малым,

Он увеличится сам — и тогда

Хлынет и грянет грозой и обвалом.

Прянув с вершин, устрашив высотой

Чести, страдания и состраданья, —

Выстоит слабой свечой восковой,