Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - [133]

Теперь она всюду, теперь она с нами,

И запросто с нею живет человек.

Пускай же свобода былым эриставам

За горе поруганной ими земли

Вернет им с избытком весь долг их кровавый.

Накормит землей и растопчет в пыли.

Август 1932 Новый Афон

СТИХИ О МУХРАНСКОЙ ДОЛИНЕ © Перевод Б. Пастернак

В Мухрани трава зеленей изумруда

И ласточки в гнезда вернулись свои.

Форели прорвали решетки запруды.

В обеих Арагвах смешались струи.

И воздух в горах оглашают обвалы,

И дали теряются в снежной пыли,

И Терека было б на слезы мне мало,

Когда б от восторга они потекли.

Я — Гурамишвили, из сакли грузинской

Лезгинами в юности схваченный в плен.

Всю жизнь вспоминал я свой край материнский,

Нигде ничего не нашел я взамен.

К чему мне бумага, чернила и перья?

Само несравненное зрелище гор —

Предчувствие слова, поэмы преддверье,

Создателя письменный лучший прибор.

Напали, ножом полоснули по горлу

В горах, на скрещенье судеб и стихов,

А там, где скала как бы руку простерла,

Мерани пронесся в мельканьи подков.

И там же и так же, как спущенный кречет,

Летит над Мухранской долиной мой стих.

И небо предтеч моих увековечит

И землю предшественников моих.

Август 1932 Новый Афон

ЗА ЛАВИНОЙ — ЛАВИНА © Перевод Л. Озеров

Гром, в вершину скалы громовой ударяя,

Оголяет скалу, и сверкает скала,

Что сама — как гроза и сама — как седая

Борода Шамиля, неприкрыто бела.

Есть ли где на земле человек, чтобы просто

Перед этим бессмертьем сумел устоять?

Я единственный среди живущих апостол —

В час геройства, ушедшего вспять.

Я — как тетерев, хищником схваченный хмуро, —

Нет, молиться не пробую и не начну.

Я — кольцо, что сорвали с кольчуги хевсура…

Сам священную я объявляю войну.

Я как бурею сбитая бурка лезгина,

Все суставы свои перебить не успел.

Но отважный, осмелившись, станет лавиной, —

Так и вы мне ссудите отвагу в удел.

Для чего на чернила нам тратить озера,

А тончайший хрусталь — на простое перо,

Если в гневе сердца согреваются скоро,

Если дрожь по суставам проходит порой.

За лавиной лавина, обвал за обвалом,

И скала на скалу — ни дорог, ни пути.

Небеса надо мною склонились устало,

Так что даже не жаль мне из жизни уйти.

Август 1932 Новый Афон

«Поэты, безутешно плача, пели…» © Перевод Н. Тихонов

Поэты, безутешно плача, пели,

Но безнадежно лет тянулась лента,

О том твердит всем школьникам доселе

И. Чавчавадзе с сумкою студента.

Тут и оплакивал Бараташвили

Печаль свою и мира неотступно,

И Софью, мудрую супругу Леонидзе,

Что более, чем канцлер, неприступна.

Досель видны на Тереке, в Дарьяле

Следы от шпор Григола Орбелиани,

Все та ж река и грохот, как вначале,

И плач такой, как вечности заданье.

Важа Пшавела чудится мне ночью,

Вот черный конь, Арагвы плески злые,

Он помогать поэтам хочет

И мечет в реку глыбы стиховые.

И на Казбек опасно восхожденье,

И не всегда Ягор — наш друг — надежен.

Кто ледников освоил громожденье?

Здесь время гроб Сандро Казбеги гложет.

Форелями разорваны ловушки,

И ласточки по гнездам упорхнули,

Трава Мухрань пленительную душит,

И две Арагвы повстречались в гуле.

Так в сквозняке и в вихре ледниковом

Горам казалось средь ущелий-братьев:

Хоть Терек вдвое вод наполнись громом —

Для слез воды вовеки в нем не хватит.

1932

«Лежу в Орпири, мальчиком, в жару…» © Перевод Б. Пастернак

Лежу в Орпири, мальчиком, в жару,

Мать заговор мурлычет у кроватки

И, если я спасусь и не умру,

Сулит награды бесам лихорадки.

Я — зависть всех детей. Кругом возня.

Мать причитает, не сдаются духи.

С утра соседки наши и родня

Несут подарки кори и краснухе.

Им тащат, заклинанья говоря,

Черешни, вишни, яблоки и сласти.

Витыми палочками имбиря

Меня хотят избавить от напасти.

Замотана платками голова,

Я плаваю под ливнем роз и лилий;

Что это — одеяла кружева

Иль ангела спустившегося крылья?

Болотный ветер, разносящий хворь,

В кипеньи персиков теряет силу.

Обильной жертвой ублажают корь

За то, что та меня не умертвила.

Вонжу, не медля мига, в сердце нож,

Чтобы напев услышать тот же самый,

И сызнова меня охватит дрожь

При тихом, нежном причитаньи мамы.

Не торопи, читатель, погоди —

В те дни, как сердцу моему придется

От боли сжаться у меня в груди,

Оно само стихами отзовется.

Пустое нетерпенье не предлог,

Чтоб мучить слух словами неживыми,

Как мучит матку без толку телок,

Ей стискивая высохшее вымя.

Май 1933 Кутаиси

КАРТЛИС ЦХОВРЕБА (Вступление к поэме) © Перевод П. Антокольский

Говорят, что раз в сто лет колышет

Небо языки такого пламени.

То не старец-летописец пишет —

То моя бессонница сожгла меня.

С каждым, кто назвал себя поэтом,

Только раз такое приключается.

Черноморье спит. Под легким ветром

Зыбь трепещет, парусник качается.

Пароход «Ильич» причалил к Сочи,

Словно Арго, воскрешенный заново.

В золотом колодце южной ночи

Дивный след преданья первозданного.

И сладка мне, так сладка навеки,

Как ребенку ласка материнская,

Соль морская, режущая веки,

Ширь твоя, прародина эвксинская!

Родина! К твоей ли колыбели

Прикасаюсь, за былым ли следую, —

Человек я или Кахабери,

Сросшийся корнями с почвой этою?

Кем бы ни был, но, мечте покорный,

Напишу поэму бедствий родины.

Что мне жизнь? Пускай лавиной горной

Сметены пути, что раньше пройдены!

Словно речь Овидия Назона

О себе самом или о римлянах,

Речь моя — пускай в ней мало звона —