Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - [131]

Мы сами брали будущность

Для нас.

Итак, за нами, братья, наша песня.

Прошли те времена, когда народ

Ценил сладчайший щебет в поднебесье, —

Теперь колес он ценит цепкий ход.

Каналами соединились реки.

Сегодня на примете каждый миг.

Все старые свои грехи, огрехи

Оставь, скорей освободись от них!

Себя ты уважать заставишь сам —

Народ не верит сладким словесам…

Пусть будет стыдно тем, кто бестолково

Высушивал свой стих из года в год,

Кто пожалел бы истинное слово

Для наших братьев,

Верно и сурово

Сложивших головы за свой народ.

Позор поэту, если он в испуге

Пойдет, изменника увидев, вспять

И не сумеет песню спеть о друге,

И кровь и пот народа в песню взять.

Тапараванское сказанье © Перевод Н. Заболоцкий

«Парню одному с Тапаравани

Нравилась аспиндзская девица.

Вот зажгла свечу она в тумане,

Чтоб ему во тьме не заблудиться.

Плыл он к ней бушующей рекою,

И душа у парня ликовала.

Нес он жернов левою рукою,

Правой греб, покуда сил хватало.

А свеча во мраке пламенела,

И у парня прибывала сила.

Но одна колдунья то и дело

Ту свечу у девушки гасила.

И погиб тот юноша несчастный,

Потонул, ушел из этой жизни,

И стервятник труп его безгласный

Рвал потом, как водится, на тризне…»

Эту я историю когда-то

Услыхал у вод Тапаравани.

Но не сгинул парень без возврата,

Как об этом говорили ране!

Возвратила нам его судьбина!

Вот плывет он снова, черноокий:

На одном плече его турбина.

На другом — железный бык высокий.

И восходит свет его гигантский,

И отныне нет ему запрета,

И ведь парень тот тапараванский —

Грузия, воскресшая для света!

1929

ТАМУНЕ ЦЕРЕТЕЛИ («В той памяти весна черна, как ночь…») © Перевод В. Леонович

В той памяти весна черна, как ночь.

Хоронят заживо истерзанную музу.

Как тень за катафалком, проволочь

Меня хотят по каменному брусу…

Видениям я верю, как Рембо.

И, отрыдав над девой неповинной,

Встаю перед враждебною судьбой,

Как перед медлящей лавиной…

«Иди-смотри». О, нет, я ученик

Иного опыта, иного зренья.

Едва лепечет о заре тростник —

Совсем как я в минуту озаренья.

И там, где спорит с берегом река,

Где вещее растенье коренится,

Мне вырежут свирель из тростника,

Проросшего сквозь темные глазницы.

«Иди-смотри». Придут, недолго ждать.

…Сквозь адов жар, мой пламень одинокий…

Прости, я не успел тебе сказать

Всего, что мне сказал Рембо безногий.

1929

В АРМЕНИИ

Камни говорят © Перевод Н. Тихонов

Будто ожил древний миф.

И циклопы скалы рушат,

Разметав их, разгромив,

Все ущелье страхом душат.

Большевистская кирка

Бьется в каменные лавы,

Труд, что проклят был века,

Превратился в дело славы.

Города, что твой Багдад,

Не халифам ныне строят,

Человек свободный рад

Сбросить бремя вековое.

Если друг ты — с нами ты,

Если враг — уйди с дороги.

Для исчадья темноты

Суд готов народа строгий.

Серп и молот на гербе, —

То не зря изображенье,

То с природою в борьбе

Мира нового рожденье.

Точно скалы поднялись,

И, как волны, камни встали.

Слава тем, кто эту высь

И стихию обуздали.

Сам с походом этим рос,

За него болел я сердцем,

И взамен ширазских роз

Стал я камня песнопевцем.

Я сложил на этих склонах

Песнь камней освобожденных!

Лазурь в лазури © Перевод А. Ахундова

Растворив лазурь в лазури,

Стал Севан небес синее…

Горы — в самоистязанье,

Горы — в день Шахсей-Вахсея.

Войско туч покрыло долы,

Тишина вокруг коварна.

Встали горы-минареты

На защиту Аль-Корана.

Пусть обвалы и лавины,

Пусть потоп во тьме кромешней,

Светит клинопись поэмы

Во спасенье Гильгамеша.

И автодор большой пустыни… © Перевод С. Гандлевский

Скала лишилась плоти, кожи,

Нагой костяк — и тот трясется.

Так пал Ленинакан, таков же

Удел великого Звартноца,

Так загорелся Зангезур.

Но разве этим катаклизмам,

Лавинам и землетрясеньям

Соревноваться с большевизмом,

Сравниться с летоисчисленьем

По имени социализм!

Себя, как зяблика, жалею.

Но чем и как себя утешу,

Раз суждено в долине этой

Пасть Библии и «Гильгамешу».

Как будто дэвы — из ущелья

Утес убрали за утесом.

Ворота рая на запоре —

Я над зеленым Алагезом.

Я верю: здесь, у араратских

Вершин, подобных белым копнам,

Бессмертные слова звучали

В начальном мире допотопном.

Второй потоп воочью вижу,

Второй ковчег, отплыть готовый,

Но разве отжил я? — Неправда.

Я подпеваю песне новой.

Вдруг был средь голубей ковчега

И старый голубь одичалый?

Скорее песню, чтоб Седаном

Для нас поэзия не стала.

Пусть Библией и «Гильгамешем»

Отныне будут наши стройки. —

Ты, брат, опять с дороги сбился, —

Мне замечает критик строгий.

Да, мне известно, что дашнаки

Несли народу разоренье,

Но с клинописью ассирийской

Еще не разлучилось зренье.

У Армаиса Ерзикяна

Осанка Асур-Банипала.

Я понял это на Севане,

Вблизи разглядывая скалы.

Чужой народ. Но, как ни странно,

Он стал родным для иноземца.

Мне любы живопись Сарьяна,

«Эпический рассвет» Чаренца,

Поэзия Исаакяна

Мне внятна, как родная речь.

И автодор большой пустыни

Смог породниться с Араратом.

Ревет и Занга, что отныне

Поэт поэту будет братом.

Сбылась мечта поэтов © Перевод Н. Тихонов

Ованесу Туманяну

Хоть вовсе о прошлом не думал ты тут,

Оно оживет на мгновенье,

И вот из ущелья, ты видишь, идут

Навстречу могучие тени.

Я вижу твою седину, Ованес,

Ожившими в вечер румяный

Биенье бездонного сердца и блеск

Улыбки в волненьи Севана.

Исчез, как мечтали, раздор вековой,

Брат брата не губит войною,