Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - [134]

О путях забытых и задымленных.

Часто их меняли. Так меняют

Лед на лбу страдальца госпитального.

Правнуки и ныне поминают

Пропасти у перевала дальнего.

В пламени небесные ворота.

Брошен якорь у высокой пристани,

Мне приснился белый сон народа —

Снег Эльбруса, еле видный издали.

1933

АКАКИЮ ВАСАДЗЕ Экспромт на исполнение роли Франца © Перевод Ю. Михайлик

Боги удачи тебя не боятся —

Был ты прекрасен сегодня на сцене —

Страстный, как резкие струны паяца,

Страшный, как масок дрожащие тени.

Франц ты? Актер? Или нечто иное?

Вот и пишу в раздвоении жутком,

Чтобы понять — что ты сделал со мною,

Иль не понять — и лишиться рассудка.

1933

НАДПИСЬ НА КУБКЕ © Перевод А. Кушнер

«In vino veritas!»

Пословица верна.

Кто лжет, что Тициан

Не признает вина?

Смерть не страшна, лишь раз

Всего-то умереть.

Всех поджидает нас,

Без исключенья, смерть.

Ах, от любви сто раз

Я умирал, так что ж?

В сердце моем застрял

По рукоятку — нож.

Все-таки я узнал,

Что «истина — в вине».

Я, Тициан, в остальном

Неразумен вполне.

29 ноября 1934

РОДИНА («Горы и долы твои ненаглядные…») © Перевод П. Антокольский

Горы и долы твои ненаглядные

Издавна слыли подобием рая.

Взглянешь — пылают сады виноградные.

Взглянешь — и глаз не достигнет до края.

Ночь — молоко голубое оленье.

День позолочен кизиловой ягодой.

Где-то черкешенки жнут в отдаленье.

Сладко тучнеют могучие пахоты.

Азбуке нашей, плодам нашей родины

Много похвал на пергаменте ветхом.

Так, славословя и радуясь, бродим мы

С лаской по всем твоим листьям и веткам.

Там, где туман на гомборской дороге,

Где остролистник и куст можжевеловый,

В каждой тычинке цветка, в недотроге,

Капля слезы еще блещет Пшавеловой.

Нет крутизны, не отыщется выступа,

Пяди такой, чтоб сверкнула впервые.

Всюду каналы прорыты неистово,

Подняты все целины яровые.

Нет человека, чтоб не был в работе,

В битве, и в стройке, и в музыке огненной.

Озеро Палеостоми у Поти

С древних трясин окончательно прогнано.

Все летописцы когда-то лукавили —

И Гиппократ, и царевич Вахушти.

Как бы они это время прославили!

Повесть такую могли бы подслушать?

Топи Риона, где слухи глухие

Некогда шли о Колхиде загадочной,

Ныне лежат перед нами сухие.

Изгнан оттуда озноб лихорадочный.

Ставят плотины, чтоб цитрусам вырасти,

Чтобы дышали сады в апельсинах.

Квохчут наседки, не чувствуя сырости.

Плавится небо в промоинах синих.

Здравствуйте, други-соседи! Не счесть их —

Первенцев в Грузии новой,

Верных в работе и преданных чести,

Даже не знающих чувства иного.

Глянь на Эльбрус, запрокинувши голову,

К пику Мкинвари лицом обернись ты —

В тучи, не зная подъема тяжелого,

Цепко врубаясь, идут альпинисты.

В каждом дыханье, что вьется, бушуя,

Цепкой и гибкой лозою родимою,

Ленина душу узнаешь большую,

Волю народную, неколебимую.

Родина! Лес Чиаури задебренный.

Воды Энгури, ширакские дали.

Сердце Кахетии — в неге серебряной,

В розовых купах совхоз Цинандали!

Эхо за Ушбой и за Ушгулом,

Синь ледников над могучими сванами

Песне моей откликаются гулом,

Вышли к столу домочадцами зваными.

Сорок мне стукнуло. Если пригнать еще

Новых мучительных сорок на старость —

Не остановит поэта и кладбище —

Молодость той же безусой осталась.

Родины участь — как матери участь,

Заново к сердцу пришла, позвала меня.

И без кремня, не стараясь, не мучась,

Сердце охвачено песней, как пламенем.

Помнишь ли старую повесть, краса моя?

Будь она вдвое древнее Кавказа, —

Слушай же! Я расскажу тебе самую

Черную из незапамятных сказок.

Двое детей твоих брошены в бурю,

К мачте канатами крепко прикручены

И бородою пророка, в Стамбуле,

Клятвой турецкою клясться приучены.

Много дорог с мамелюками пройдено,

Долго тянул янычар свою песню.

Все-таки, все-таки снится им родина,

Где же на карте она? Неизвестно.

Тщетно кривой ятаган был наточен,

Тщетно храпели арабские кони: им,

Проданным в рабство, голодным и тощим,

Нет избавленья в притоне драконьем.

Если же мы позабыли их, ты-то ведь

Помнишь и слезы, и кровь, и невзгоды!

Станешь ли, родина, вновь перечитывать

В книге гаданий о днях непогоды?

Разве мы раньше работали мирно —

Правды, труда и свободы сторонники?

Вырви хоть день из неволи всемирной.

Перелистай наши древние хроники.

Был Вавилон, воевали халдеяне.

Дальше не ясен твой путь и не светел.

Миропомазанных ждало рассеянье.

Прах твой развеял скитальческий ветер.

Землю меняли. В больничной палате

Так же меняют подушки горячечным.

Если не в саване смертном, а в платье

Ты подвенечном, о чем же ты плачешь нам?

Сорок мне стукнуло. Если пригнать еще

Новых мучительных сорок на старость —

Не остановит поэта и кладбище —

Молодость той же безусой осталась.

Сорок мне стукнуло. Только бы выстоять

Сорок еще с ремеслом стихотворца.

Лишь бы страну освещало лучистое

Счастье и слава ее ратоборцев.

Эти слова неожиданно выпелись.

Песня не ждет оседания мути,

Чтобы, как оползень горный, осыпались

Чувства, огромные в первой минуте.

В день Конституции мною воспета

Слава ударников — знамя огня.

Я не играю в большого поэта,

Школьник-отличник сильнее меня.

День разукрашен кизиловым золотом.

Ночь — молоко голубое оленье.

Чувство, когда оно сильно и молодо,

Перерождает сердца поколенья.

Смеешь ли ты, свою песнь обрывая,

Спрятать за пазуху и не запеть ее,

Если орава гремит хоровая —

«Лилео» в горных отгулах Сванетии.