Тиберий - [91]

Однако заседание продолжалось, и вскоре принцепсу стало не до поцелуев. Расправившись с главою рода, сенаторы воодушевились успехом и набросились на остальных членов знатного семейства, дабы учинить ему полный разгром и разграбить лагерь поверженного противника. Принципиальность аристократов эпохи беспринципности особенно громко заявила о себе теперь, когда виновные и правые были легализованы, утверждены в своем статусе законом, то есть виновные оказались бесправными. И если имя Планцины в речах обвинителей возникало лишь в намеках, как мираж, поскольку сенаторы знали, что Августа сильнее законов, а их принципы может разметать и вовсе одним чихом, то сыновьям посмертного подсудимого в курии было не лучше, чем их отцу в подземном царстве Орка. Великое множество наказаний измыслили изощренные умы, и все предложенные меры выглядели весьма изысканными, утонченными под стать высокому римскому духу, лишь одна смотрелась несколько вульгарно: конфискация имущества. Но сенаторы простили друг другу это частное отступление от стиля хорошего вкуса.

А вот принцепс был менее благодушен к обвинителям. Он заступился за опальных молодых людей ввиду их очевидной невиновности, а также, следуя последней просьбе старшего Пизона. Тиберий добился сохранения им высокого общественного положения и наследства, хотя мог бы крупно поживиться за их счет. Высказался он и против проклятия имени Гнея Пизона, сославшись на то, что история многих фамилий сохранила имена преступников похуже, например, Марка Антония. Правда, под напором сената старшему сыну Пизона пришлось все-таки поменять личное имя, и он стал Луцием, как его дядя.

Разобравшись с сыновьями, сенаторы наметили темой следующего заседания определение степени виновности Планцины. Это была самая деликатная тема, и Тиберий предполагал немало подводных рифов на пути расследования.

Его домашний совет оказался коротким. Августа заявила, что к Планцине никого не подпустит и допрашивать ее никому не позволит.

— Но государственный порядок требует хотя бы формального рассмотрения дела, — попытался возразить Тиберий.

— Государственный порядок в монархии заключается в том, что царь всегда прав, пока его не зарезали или не отравили! — жестко отреагировала Августа. Она обычно не церемонилась с сыном, тогда как перед посторонними всегда изображала приветливость и лояльность.

— С нашим царем так и поступили Брут и Кассий. Ты хочешь, чтобы я повторил его путь?

— Сам затеял эту показуху, сам и выкручивайся!

— Но как же без показухи? Да, римляне утратили добрые качества, однако они еще не способны признаться себе в этом. Лицемерие как раз и служит прокладкой между действительностью и их ранимым самолюбием. Причем это не моя выдумка, а ваша с Августом.

— Ты с Августом не равняйся! Он бы не развел такой потехи для толпы! Мы были вынуждены хитрить, а сейчас другое время. Неужели я и к старости не заслужила право быть самой собой!

— Дай мне Планцину. Я лично допрошу ее и подготовлю к встрече с сенаторами.

— С сенаторами! Смешно звучит! Послушали бы тебя Сципионы да Фабии! Если сброд в твоей курии — сенаторы, то ты, наверное, — Фурий Камилл! Нет, не мни себя великой личностью, ты — упырь, паразитирующий на людской порочности да моем могуществе!

Тиберий сверкнул глазами и нервно закусил губу. Ярость не позволяла ему произнести нечто членораздельное, он лишь рыкнул в ответ.

— Усмиряй, как хочешь, это распущенное стадо, — продолжала Августа, обретавшая все большую уверенность по мере того, как ее терял сын. — Сам виноват, что таковы твои подданные. Ты позволил им под видом Пизона осудить самого себя! А теперь они покусились на меня; не Планцина им нужна, а я!

После встречи с матерью Тиберий почувствовал необходимость вдохнуть свежего воздуха. Он вышел в перистиль и расположился на скамье у периферийного фонтанчика. Однако журчание чистых струй то и дело покрывалось рокотом форума, преследующим Тиберия повсюду. Этот шум имел четкую эмоциональную окраску: толпа всегда была недовольна. Заразная злоба форума взорвала душу Тиберия, и он застонал. Ему нестерпимо захотелось окружить агрессивную площадь когортой преторианцев и истребить всех этих крикунов, в которых не осталось ничего, кроме жадного чрева и большой глотки. Воображение нарисовало ему картину избиения, и он упивался зрелищем. Будучи унижен матерью, он жаждал отомстить всему остальному миру.

Наконец Тиберий разобрался в своих чувствах, и это помогло ему справиться с ними. Однако гам, доносящийся из римской низины, все же раздражал его, и он ушел под защиту стен. Там он начал обдумывать предстоящую речь в сенате, но тут его снова побеспокоили. Пришел один из доверенных советников принцепса и сообщил об очередных пропагандистских находках врагов. Оказалось, что по городу пущен слух, будто Пизон погиб насильственной смертью с имитацией само-убийства. Кто-то даже якобы видел поутру преторианцев у его дома. Говорили, будто он собирался выступить с сенсационными разобла-чениями. Некоторые заверяли, что в последние дни видели в руках обреченного сенатора какие-то записки. По словам друзей Гнея Пизона, в них содержались указания принцепса относительно Германика.