TIA*-2. *This is Africa - [23]
Сама схема, если интересно — берутся в аренду участки сельхозземли где-то по Волоколамке, оформляются льготные кредиты и субсидии от любимого государства на развитие продовольственного импортозамещения, или как там эта ересь правильно формулируется, после чего благополучно пилится между заинтересованными сторонами. Убыток списывается на всякие сельскохозяйственные неожиданности, погодные и прочие. По словам Герыча — схема отработана, в Подмосковье её плотно контролируют евреи, соответственно, у него есть нужные знакомые. Ладно, поглядим, что получится. Может, хоть часть денег верну.
Выезжать из центра нас чёрт дёрнул по Олд-Рэйлвэй-лайн, где мы благополучно встряли в пробку на полчаса. Блин, не угадаешь тут, когда и где у них пробка будет. Улицы бы расширяли, что ли. Так они их наоборот, сужают. Вот даже сейчас мы стоим, я прямо из машины вижу старый, ещё при англичанах построенный дом в глубине двора. От дороги до него метров десять. Но это сейчас он в глубине, а вот при англичанах, уверен, от этой самой дороги его отделяли только газон и тротуар. Сначала местная фауна отгородила газон и превратила его в часть двора, потом застроили его, потом повторила трюк с тротуаром, потом часть дороги оттяпала, и вот закономерный итог: шестьдесят лет спустя одна из главных дорог города имеет всего по одной полосе в каждую сторону, плюс толпа пешеходов не умещается на узеньких тротуарах и выплёскивается на проезжую части. И вечная пробка, разумеется.
Забавно, кстати — «Old Railway» означает «Старая железнодорожная». Ну, улица, в смысле. Хотя железных дорог тут нет с 1975 года. Англичане построили в начале ХХ века, несколько веток по всей стране протянули. Ходили и пассажирские поезда, и грузовые. Здесь же при белых приличное хозяйство было — экспортировали кофе, фрукты, рис, сахар и древесину. Это сейчас всё умерло, кроме золота-алмазов и железной руды. Sorry, отвлёкся.
Так вот — железная дорога функционировала ещё некоторое время после того, как Сьерра стала независимой. Благо, англичане её капитально обновили в 50-х, как раз перед тем, как уйти. Разумеется, весь руководящий инженерный и административный состав поначалу был белым. Затем руководство постепенно поменяли на чёрных, в результате чего местная «чугунка» работала всё хуже и хуже. И вот, в 1975, правительство решило, что пора покончить с нетерпимыми проявлениями остатков расизма и колониализма, и заменить белых инженеров на чёрных. Где-то человек двадцать белых тогда оставалось. Их уволили, на освободившиеся должности назначили чёрных, и справедливость, как её видели борцы с расизмом, восторжествовала. Правда, через две недели дорога встала. Как выяснилось, чёрного цвета кожи для поддержания её работы недостаточно, нужны ещё мозги и руки из правильного места. Ооновская комиссия, прибывшая для оказания помощи правительству молодой страны, первоначально предложила принять обратно белых специалистов, но данная рекомендация была воспринята и местными властями, и ооновским начальством как вопиюще неполиткорректная. Тем временем, аборигены потихоньку растащили рельсы и шпалы (штука нужная, в хозяйстве пригодится), и вопрос закрылся сам собой. Ооновцы выписали всех устраивающую рекомендацию «ликвидировать в связи с ненужностью», и убыли восвояси, а от сьерра-леонских железных дорог остался только музей возле порта. Эх, колониализм, золотое время человечества…
Сьерра-Леоне, Северная провинция, Лунги.
Стоявшая у выхода к автобусу троица негров наконец-то начала проверять посадочные билеты, и пассажиры рейса Монровия — Фритаун — Брюссель торопливо выстроились в очередь. Куда люди спешат в таких случаях, никогда не понимал. Можно подумать, самолёт раньше улетит. Нет, понятно ещё, если рейс забит до отказа — там возможны всякие неожиданности, потому, в самом деле, чем быстрее приземлишь свою пятую точку на сиденье, тем лучше. Но за десяток полётов бельгийцами по этому маршруту, не могу припомнить ни одного раза, чтобы было заполнено больше ¾ мест. Так что, я вон лучше в туалет пока зайду. Японцы, кажется, агитируют пассажиров за это дело. Типа, меньше лишнего веса, меньше сжигается топлива, борьба с глобальным потеплением, всё такое.
Телефон жужжит. Хм… Номер местный, но незнакомый. Как уже говорил, я на звонки с незнакомых номеров обычно не отвечаю. Хотя… один хрен, улетаю. Может, взять? Любопытно же, кому это я понадобился. Мм… Нет, нафиг. Правили на то и правила, чтоб их соблюдать.
Встаю в конец короткой очереди, когда телефон жужжит опять. Робертсон. Этому-то что надо? Ну, тут уж точно нет смысла отвечать.
Продемонстрировав посадочный, прохожу через дверь в маленький застеклённый тамбур, где несколько PMDшников в темпе досматривают уже почти вырвавшихся из этой Жопы Мира пассажиров. Млять, ну три раза уже посмотрели, какого хрена ещё раз-то?
Толстый и низенький, где-то метр семьдесят, не больше, негр в темно-синей форме жестом просит открыть рюкзак и поставить на идущую вдоль стеклянной стены полку для досмотра. Я, не выпуская поклажу из рук, расстёгиваю молнию и демонстрирую запечатанную в пластиковый пакет коробочку. Типа, алмазы везу, но законно, так что, нефиг меня досматривать. Мент на долю секунды задумывается, затем машет — проходи. Вот и чудненько. Не то, чтоб я что-то незаконное с собой вёз (ну, кроме некоторого переизбытка наличности, но не слишком большого), просто как раз эти ребята частенько воруют ценные вещи из ручной клади. Пассажир-то уже мысленно на борту, расслаблен.
Производственный роман из жизни африканских авантюристов. Алмазные прииски, негры с автоматами, саванна, преступления, малярия и прочая обыденность. Все герои и большая часть событий имеют реальных прототипов.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.