«ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении) - [6]
— Значит, вот так нас и надувают?
— Да, а что делать? Вам же лучше.
— Ну, спасибо.
— Не стоит.
— Много еще интересного, — продолжал он, — можно делать со звуком. Например, искусственное эхо. Происходит, скажем, действие в старинном замке. И голоса в нем должны с эхом звучать, гулко, загадочно. На этот случай есть у нас «искусственное эхо». Голоса в этот прибор попадают и в нем замедляются, затягиваются — и выходят оттуда с раскатами, с эхом, словно и правда в старинном замке разговор происходит, — даже самим иногда бывает страшно.
— Главное правило, когда идет передача, — никаких посторонних звуков. Вот загорается эта таблица — «Тишина! Микрофон включен!», и все замолкают. Говорить только шепотом. Если перейти нужно, только осторожно, на цыпочках. Закон! А то раньше происходили всякие казусы. Однажды сидим мы в студии, идет передача, и вдруг открывается дверь и голос — хриплый, настырный — кричит: «Эй, кто оставил в гардеробе галоши? Пять минут жду — и выбрасываю». Конечно, крик этот и в микрофоны прошел, и в эфир. Нехорошо. Ну, — он посмотрел на часы, — через два часа передача. Как там, друзья твои пришли?
— Вон они ходят.
— Понял, что я тебе про звук рассказал? И про изображение понял? Хорошо. Изображение и звук — два кита телевидения. Ну, зови своих друзей.
Через два часа я, слева от меня Слава Самсонов, справа Шура Белянин, держа в руках механического крота, сидели на стульях за круглым столом, и я рассказывал, какая это штука — техника, и всем настоятельно советовал ею заняться.
Потом говорил Шура и показывал механического крота.
— Пустить мы его не можем, — говорил он, — а то он разроет всю студию. А так — смотрите.
Я сидел на стуле между Шурой и Славой и видел, как к нам сверху свешиваются длинные журавли, неся на своих концах красивые серебристые микрофоны.
Я видел, как к нам подъезжает камера со стеклянным фиолетовым глазом.
Я все видел и понимал и переживал не только за себя, но и за всех: за оператора, осветителей, режиссера Сергея Ивановича, и от этого волновался еще сильнее.
Вот заметил, что оператор слишком резко поворачивает камеру, и хотел крикнуть ему: «Осторожнее, руль сломаешь!» — но потом все-таки не крикнул.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Должен был наш «Зенит» с бразильцами играть, а я билета не достал. На всякий случай ходил вокруг стадиона — может, повезет.
И вдруг подъезжает автобус с надписью «Телевизионный центр», вылезают из него три человека в беретах, и еще спускают им из автобуса три камеры.
Встали они за эти камеры и поехали на них, как на самокатах. Подъехали они к воротам, ворота сразу распахнулись и впустили их. Хотел я за ними прорваться, да не вышло.
Пошел обратно. И вдруг из автобуса высовывается мой знакомый, Сергей Иванович.
— Давай, — кричит, — лезь сюда!
Залез я в автобус — стал смотреть. Темновато, но уютно.
— Ну что, — спрашивает, — не узнаёшь? Та же режиссерская аппаратная, только на колесах.
Пощелкал он ручками на столе, переключателями — и выплыли перед ним четыре экранчика, три внизу, в ряд, а четвертый повыше, отдельно.
— Вот видишь, — объясняет, — первый экран, слева, — то, что первая камера показывает. Оператор Сидоров. Он на самый верх забрался, держит своей камерой общий план, все поле, картину, так сказать, всей битвы, рисунок футбольной комбинации.
А второй, оператор Калустьян, со своей камерой стоит внизу, прямо на беговой дорожке. Крупные планы показывает. Фигуры отдельных футболистов. Борьбу за мяч.
А третий, оператор Сметаневич, тот со своей камерой на трибуне стоит, болельщиков показывает. Надо же иногда показать, как они болеют.
А я уж из этих трех картинок в каждый момент выбираю самую интересную и даю в эфир. Вот на четвертом экране, отдельном, — та картинка, что я выбрал из трех, та, что на передачу идет и что зрители дома на своих экранах увидят. Ну, не мешай, игра начинается.
Я сидел рядом с ним, и глаза мои разбегались по всем этим четырем экранам.
На первом, крайнем слева, было видно все поле, и по нему бегали маленькие игроки.
На втором, в середине, крупно был виден какой-нибудь один игрок, чаще всего тот, у которого в этот момент был мяч.
На третьем экране видны были болельщики, они неподвижно сидели рядами и с ожиданием смотрели вниз.
А на четвертом экране появлялась то одна, то другая, то третья из этих картинок.
— Вот, — закричал Сергей Иванович, — зенитовцы в атаку пошли! Какую камеру дать?
— Все поле. Первая камера.
— Правильно. Общий план.
— Вот Садырин к воротам пробился. Смотри, как обводит!
— Вторую камеру, — закричал я, — крупный план!
— Даю!
— Бьет!
— Ворота! Ворота давай! — закричал он в микрофон оператору второй камеры.
И сразу на экране показались ворота: в одном их углу лежал вратарь, а в другой угол медленно вкатывался мяч.
— Гол! Гол забили! Ура!
— Даю болельщиков, третья камера. Смотри, как тот, толстый, прыгает, шляпу вверх подбрасывает.
И так мы с Сергеем Ивановичем весь матч передали. Устали страшно. А наши все равно проиграли во втором тайме.
Потом мы ехали в автобусе, и я сидел и думал.
— Сергей Иванович, — спросил я, — а как это все называется?
