The Man of Property — Собственник - [15]

They say at Burkitt's he's one of these artistic chaps-got an idea of improving English architecture; there's no money in that!	У Баркита говорят, что он, видите ли, талант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет!
I should like to hear what Timothy would say to it."	Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти.
They entered the station.	Они подошли к кассе.
"What class are you going?	— Ты каким классом поедешь?
I go second."	Я — вторым.
"No second for me," said Nicholas;-"you never know what you may catch."	— Не признаю второго, — сказал Николас, — того и гляди подцепишь что-нибудь.
He took a first-class ticket to Notting Hill Gate; Roger a second to South Kensington.	Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-Г ейт; Роджер — второго до Саут-Кенсингтон.
The train coming in a minute later, the two brothers parted and entered their respective compartments.	Через минуту подошел поезд, братья простились и разошлись по разным вагонам.
Each felt aggrieved that the other had not modified his habits to secure his society a little longer; but as Roger voiced it in his thoughts:	Каждый был обижен, что другой не пожертвовал своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в его обществе; но Роджер подумал:
'Always a stubborn beggar, Nick!'	"Ник — упрямый осел, впрочем, как и всегда!"
And as Nicholas expressed it to himself:	А Николас мысленно выразился так:
' Cantankerous chap Roger-always was!'	«Роджер только и делает, что брюзжит!»
There was little sentimentality about the Forsytes.	Члены этой семьи не отличались сентиментальностью.
In that great London, which they had conquered and become merged in, what time had they to be sentimental?	Громадный Лондон, завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, — разве он оставлял время для сентиментов?

II. Old Jolyon Goes to the Opera — Старый Джолион едет в оперу

At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea.	На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая.
He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep.	Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал.
A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out.	На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине.
From between the fingers of his veined and wrinkled hand the cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out.	Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
The gloomy little study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany—a suite of which old Jolyon was wont to say:	Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой.
'Shouldn't wonder if it made a big price some day!'	Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет.
It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given.	Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена.
In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face.	На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным.
An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master.	Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина.
He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge.	Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему.
His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man.	Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок — все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком.