…Схваченный морозом виноград был упоительно вкусным, особенно самые промороженные ягоды, особенно когда они смешивались со вкусом слез. Анна знала – не всякому счастливцу дано испробовать это редкое сочетание.
* * *
В конце жизни Неля Николаевна сильно болела, и как-то Анна пришла навещать ее уже в больницу.
В палате лежало десять человек. Возле кровати Нели Николаевны, в головах, стояла, словно пришедший за ней ангел, прозрачная капельница, а сама она тихо дремала, прижав к груди потрепанную школьную тетрадку. И без того имевшая небольшой росток, она стала теперь совсем крошечной. Словно от постоянных забот и тревог произошла усушка и утруска всего ее организма.
Женщина с соседней койки сказала, не то укоряя, не то восхищаясь: «Вчера думали, Богу душу отдаст, так плохо было, а сегодня утром романсы распевала». На тетрадке было написано тем же аккуратным круглым почерком, что и «мира во всем мире», – «Любимые стихи».
…В последний раз Неля Николаевна запомнилась ей в чистеньком, накрахмаленном (неужели Гера? или про запас держала?) халатике с крупными сиреневыми цветами по всему полю. Она полусидела в кровати, говорила, что купила наконец-то Гере настоящий кабинетный «Бехштейн» («Пойди посмотри в соседской комнате, она теперь опять наша»), что «денег Герочке должно хватить, а на похороны, слава богу, отложено», перебирала узловатыми негнущимися пальцами край одеяла и морщилась от сердечных болей.
Неля Николаевна умерла летом. Заниматься похоронами, кроме растерявшегося Геры и Анны, было некому. Анна отправилась в контору на улице Достоевского, заказала гроб (вдруг поумневший Гера велел не слишком дорогой), покрывало, подушечку и пресловутые «белые тапочки», кроем и весом напоминавшие школьные спортивные «чешки». С местом на Серафимовском проблем не было: Нелю Николаевну они подхоранивали к ее матери и дочке.
От ворот кладбища могильщики везли гроб на шаткой тележке. Позади шли они с Герой и старая соседка. Первый раз Анна хоронила сама. И это наполняло ее сознанием хорошо выполненного долга.
Прежде чем свернуть в сторону сорокового участка, к вырытой могиле, гроб занесли в церковь: Неля Николаевна просила, чтоб «обязательно с отпеванием». Гроб поставили в боковом приделе. Гера замер, отрешенно глядя в узкое окошко. Пришел батюшка и, ни к кому конкретно не адресуясь, лениво поинтересовался, какое имя было у новопреставленной при крещении. Гера, очнувшись, внятно произнес: «Анна».
«Так вот оно что…» – тихо отозвалось внутри Анны.
Гере достался скудный скарб, пальма в кадке и кабинетный «Бехштейн», а ей – засевшее в кончиках пальцев начало безымянного романса, которому Неля Николаевна когда-то начала ее учить, да так и не доучила, а еще – пристрастие к схваченному морозом черному винограду.
Гера стал старым человеком с доброй и растерянной улыбкой, музицировал на старом рояле и колесил по городу на старом велосипеде. А потом и сам он, и даже тень его затерялись в залитой солнцем перспективе Большой Дворянской улицы, неподалеку от поворота на Троицкий мост, в том самом месте, где однажды Анна будет переходить дорогу с не чаянным и драгоценным спутником, единственным, кто пообещает ей, что она не умрет никогда.
