Тезей - [23]

— Вот это да! — первым восхитился Мусей. — Без слов! Без танца! Но ведь афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже побить… за шум неуместный!

— У него поэтому и характер скверный, — сказал Одеон.

— Невероятно! — опомнилась и Герофила. — В храмах Аполлона так играть не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.

— В храме Аполлона? — опять крикливо и пренебрежительно откликнулся Эсхин. — Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен, то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные камушки.

— Он у нас и не такое может, — похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на выкрики музыканта. — А ну, покажи…

Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица, пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И — предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби, что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.

А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в ожидании всеобщего одобрения.

— Мерзавец, — всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась целовать лицедея.

— Такой-то шалопай — и без афинского гражданства, — развел руками Одеон.

— Это надо поправить, — заявил Тезей.

— А… — отмахнулся Одеон.

— Божественный сосуд, — возвел вверх очи Эвн.

— Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами города, — сообразил молодой царь. — Иначе моих афинян не проймешь.

— Не знаю, не знаю, — недоверчиво покачал головой Одеон, — наши афиняне богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.

— Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин, — настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.

— И удочеряют, — добавил с усмешкой Одеон.

— Есть, есть в этом мысль, — пришел на помощь Тезею Эвн. — И еще хорошо бы, — он добавил голосу ласковости… — Дионису новый храм поставить.

«Вот и Ариадна говорила об этом», подумалось молодому царю.

— Надо поставить, — твердо заключил он.

— И чтобы за землю не платить, — напевал Тезею Эвн, — чтобы, как другим богам, просто так, даром дали.

— Сделаем, — пообещал Тезей. — Если афиняне заупрямятся, я им из своей казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.

— Пракситея, — Эвн оживился более, чем приличествовало его сану иерарха, махнул рукой, — давай!

По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани, отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось, хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок неудержимого тела.

— Она совершенна! — восхитился Тезей.

— Не вполне, есть еще, что отгранить, — лукаво улыбнулся Одеон.

— Она совершенна, — не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом от танцовщицы.

— Язык подрезать, — все так же улыбаясь, сказал Одеон.

А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:

— Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.

— Что!

Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю, танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от вина.

— И как тебя сюда муж пускает! — рассмеялся Мусей, который, видно, не раз встречался с искусной плясуньей.

— Как бы он меня не пустил, — Пракситея сверкнула глазами, — ему самому надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.

— Зачем ему рынок, — подзадоривал Пракситею Мусей, — ты из храма всегда принесешь кусок-другой.

— Вам, мужчинам, не угодишь, — не осталась в долгу танцовщица. — Я сегодня подала ему пару яиц… Мягких… как задница. Так ведь ворчит.

— Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, — заметил Эвн, — ты ведь какой крик в ответ задашь.

— А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины. Только царя нашего и слушаемся.

И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.