Тезей - [22]

Затем практически мгновенно другие несколько человек разделали туши. И вот куски мяса, нанизанные на медные прутья, уже несут к раздуваемым углям кострищ. И отдельно — к пылающему очагу бога.

Тезея с компанией усадили за стол, полный яств: и рыба, поджаренная на углях, с подливой, блюда с холодными тушеными почками, куски кур навалом, кровяная колбаса, полопавшаяся на жарких сковородках, колбасы, приправленные медом, оладьи с тертым сыром, студни, винегрет с тмином, бобы в соусе, фиги, зелень…

— Не забывают дарители, несут богобоязненно и обильно, — рассмеялся Мусей, глядя на убранство стола.

— Несут, — согласился Эвн, — кульками и кусками, а это все, — он охватил взором стол и кивнул в сторону костров, — из других закромов.

За стол с гостями сели трое: сам верховный жрец, Одеон и, рядом с ним, еще один — молодой человек, в котором для служителя бога не хватало основательности, был он подвижен, резок, размашист в движениях, изменчив в лице. Остальные, кроме тех, кто под наблюдением храмового глашатая трудились, чтоб за столом был неизменный достаток, теснясь, расположились за другим большим столом.

— Радость пира приятна богам, в нем участвующим вместе с нами, — поднявшись с чашей в руках, открыл застолье Эвн. — Приветствуем тебя, Дионис, и всю твою свиту.

Он отплеснул часть вина на землю в честь бога. Примеру Эвна последовали все остальные.

— Нас почитают, называя благочестивыми, — дернувшись, взмахнув руками, вставил молодой человек, сидевший рядом с Одеоном, — и боги, и цари, и все эллины.

Эвн глянул на него, но ничего не сказал.

Пиршество чинно разворачивалось. Герофила, поскольку прибыла из Дельф, начала рассказывать о Корикийской пещере, связанной с Дионисом, куда однажды даже взбиралась, хотя очень это непросто. К пещере не поднимутся ни лошадь, ни мул. Приходится людям карабкаться, помогая друг другу. Зато такой большой пещеры нет во всей округе. Высокая, широкая, светлая, со своим источником. Правда, сыровата пещера, с потолка вода тоже капает.

— Когда ночью в ней беснуются фиады бога, — подытожила Герофила, — свет факелов виден с Коринфского залива.

По предложению Эвна выпили за благополучие священной гостьи, любимицы богов.

— Обосновались бы у нас, — предложил пророчице Одеон.

— Нет, нет, — возразила она, — я свободная птица.

— Мы здесь тоже свободны, — вздохнул Одеон, — и даже слишком.

Все понимали, что имел в виду Одеон. Культ Диониса, прижившийся в Греции, признанный здесь де факто даже, пожалуй, слишком горячо, оставался как бы неофициальным. Будто метек среди равноправных граждан. По крайней мере, жрецы такого государственного культа, как культ Афины, пристойного, аристократического, относились к диониссиям, как к народному чудачеству.

И, конечно, разговор зашел об этом.

— Говорят, что мы, как заговорщики на чужой земле… — начал Эвн. — У нас полноценных граждан, считай, половина. И живем-то мы, приверженцы Диониса, не так. А как нам жить, если сам наш бог считается пришельцем. Вот и приходится держаться друг друга да объединяться. Потому у нас и центры свои есть, будь то Теос, Немея или Афины.

— Наш полис — весь мир, — выкрикнул, привстав и махнув рукой, чтобы его наверняка услышали, молодой человек, сидевший рядом с Одеоном.

— Как не объединяться песням, танцу и музыке… Я даже думаю, — добавил свое Одеон, — что служение нашему богу может объединить всю Грецию.

— Но ведь, по обычаю, и вы, и ваши певцы, и танцовщицы неприкосновенны, — заметил Тезей, заинтересованный разговором. — Вы не платите полису налогов, вам не надо участвовать в войне.

— Какие же они вояки! — засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов, танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней, договорил. — Про налоги верно… Однако в остальном… Ну, соберутся люди к храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако — ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.

— На Эвне да на мне все и держится, — подтвердил Одеон.

— И еще на песне, — с улыбкой добавила Герофила.

— Да… — кивнул Одеон.

А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:

— А на всех праздниках выступай… И Аполлона, и Артемиды, и Муз.

— Да, да, — сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и уже другим тоном продолжил. — Но ведь мы и полезны полису. За море, к фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или — сами… Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.

— С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, — уже и сердито выкрикнул все тот же молодой человек. — На праздник приглашать из других городов кто едет? Мы… А сколько подарков привозим мы из посольств народу.

— Эсхин, — оборвал его, наконец, Эвн, — ты-то никаких подарков народу не привозил.

— Ты сам подарок… Сыграл бы нам, — добавил Одеон мягче.

Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину какую-то особенную лиру — из двух высоких, как бы специально изящно изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица, осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это воспринималось чудом.