Тётя Мотя - [77]

Поезд снова трогается, тихо шуршит по крыше первый весенний дождь. Белые капли слизывают придорожную пыль, ветер сдувает их прочь, тонким слоем они текут в дальнюю страну скорби по небывшему. Сердце сдавлено до маленького железного шарика из детского биллиарда. Меньше некуда, меньше невозможно.

Очнувшись, она понимает, что видела сон, осенний сон из прошлого или будущего, полного тоски по счастью, но которое ведь уже явилось, явилось ей, в чем же дело? Ясно только одно — сон был осенним, потому что и Ланин — осень, — думает Мотя и не проверяет мобильный, потому что ему нет больше места в ее жизни, как и Коле, наступает царство Сергея Петровича, Ириши, отца Ильи, Мити, Гриши — по вагону бредет проводница с сиреневым прозрачным лицом, будить.

Они выходят вместе с Наташей темным утром, снежные ошметочки летят с хмурого неба, снова похолодало или просто здесь холодней, чем в Москве? Послушно шагают втроем по морозной темноте за немногословным водилой. Странное дело, думает Тетя, втискиваясь в душную железную коробку старенькой, но заботливо обихоженной «шестерки» — собственность облагораживает человека. Мужик с машиной и без — два разных мужика, второй — просто алкоголик, у первого в облике, твердой походке сквозит основательность и хозяйская твердость. Он и есть хозяин любимого коня, под которым лежит, которому меняет масло и севший карбюратор, которым втайне гордится, но чаще все-таки проклинает.

Машина движется в абсолютной гладкой тьме, дорогу освещают только фары, изредка лучи света выхватывают стоящие у края шоссе заснеженные синюшные деревья, а потом деревенские домики. Наташа на первом сиденье, она поехала с ними — дороже, зато быстрей, не ждать два часа автобуса. Теплый снова дремлет, положив голову на лежащий у Тети на коленях рюкзак.

Незаметно светлеет. Из сумрака за окном вырастает тихий, пустой город, с деревянными домами, темной полурастаявшей рекой под серыми, но уже с внутренним светом близкого рассвета облаками. Наташа выходит, прощается, благодарит, их везут дальше, до единственной здесь гостиницы (вторую — строят, как сообщает водила), в трех километрах от центра. Они вновь оказываются в лесу, сворачивают с главной дороги, водитель цедит: «Приехали».

Тетя смотрит в окно: деревянный двухэтажный дом за воротами и забором. Постоялый называется двор. Тормошит Теплого, он тут же открывает глаза, таращит их, снова воспитанно здоровается (забыл, что уже просыпался?): «Мама, доброе утро!»

Она расплачивается с водилой — тот бесстрастно прощается и разворачивается на целине, взрывая снег. Сизая выхлопная тучка быстро растворяется, шум мотора стихает. Они вдыхают совершенно незнакомый на вкус воздух, воздух не Москвы, чистый, синий, студеный. С привкусом дыма, кто-то топит здесь печь. Теплый стоит с закрытыми глазами, уснул поздно, встал чуть свет.

Администратор — женщина с голубыми веками и в голубой водолазке — спрашивает строго: «Вас двое?»

Заводит их в номер — чистенько, скромно, мягкие перины, по две белых-белых взбитых подушки на каждой кровати, где же рушник? Сбрасывают рюкзаки, ботинки, одежду, валятся спать. Тетя знает — надо только выспаться, только проснуться, найти Сергея Петровича и во всем разобраться.

Теплый уже сопит, она все-таки включает на минутку мобильный — девятнадцать непринятых вызовов, шесть сообщений из небылого — где вы где вы где вы где ты где напиши — послушно пишет — мы в городе Калинов, не волнуйся, все хорошо. От Ланина — ничего, вот и отлично, впивается ногтем в кнопку, экранчик сейчас же гаснет. Проваливается во вкусный, глубокий сон, под охраной замершей снеженной ели, по которой летит вверх серый хвостатый вихрь — белка, сыпля на землю мягкую розовую пудру.

Глава четвертая

Как обычно накануне, Коля был предельно аккуратен и точен в движениях. Он уже накрыл стол светлой, льняной, еще на свадьбу подаренной скатертью и тщательно сервировал: тарелка с ножом и вилкой, перед тарелкой хрустальная стопочка, привезенная из родительского дома, пиалы для закусок, нарезанный хлеб. Бутылка поджидала в морозилке. Нет, он не собирался пьянствовать, повторяя любимую приговорку отца, всегда предваряющую большие посиделки: «Што мы животные, по маленькой, и все…». Сейчас Коля словно бы и не помнил, что еще одна «девочка» так и осталась лежать в пакете, в коридоре, забытая, и, распахнув холодильник, выставлял на стол ледяные банки: соленые огурчики, маринованные опята, квашеная капуста. Каждому свою лоханочку, что мы… Открытые банки прилежно снова закрутил теми же крышками и поставил обратно в холодильник. Можно начинать.

Первую Коля по сложившейся еще в студенческие годы у них традиции, выпил стоя, с эффектом, освежая освоенный еще в общаге прием, привезенный, кажется, кем-то из сибиряков — пить с локтя. Ставишь стопку на внутреннюю сторону локтя, осторожно подносишь к губам, опрокидываешь. Хоп — локтем подбрасываешь стопку вверх, она взлетает, быстро, изящно крутится, ловишь. А что? Девушкам нравится. Но внимание: требует тренировки. Сначала лучше просто с водой, улыбаясь, объяснял Коля невидимым ученикам. И пьет вторую, уже без фокусов, сидя. Закусил мамкиными грибками — хороши! Хотя вроде слегка недосолила? Пресновато. Потянулся за солью — солонка пуста, к дну намертво приклеилась окаменевшая белая кашица. Встал, глянул в шкаф — нашел пакет из-под соли, на дне которого лежало буквально несколько крупинок. Нет, ну ты пакет выброси, а? Кончилась соль, я не говорю купи, но хоть пакет выбрось!