Слишком поздно заметив поворот, Валерий быстро повернул руль — и ощутил теплый ветерок на затылке. Это выдохнул Роберто, сидевший на заднем сиденье. Роберто был так огромен, что предпочитал сидеть сзади — маневр оказался резким, они едва не улетели в зеленую бездну. Снятый Валерой красный «форд» тянул все хуже, но они упрямо карабкались вверх, несмотря на протесты, ухищрения, а потом уже и певучие мольбы Роберто — немолодого итальянца, успевшего показать ему уже две квартиры и два дома.
Но в одном требовался ремонт, равный стоимости жилища, другой нависал над пустотой и рисковал сползти в пропасть, квартира оказалась в недостроенном комплексе, а та, что находилась с ней по соседству, была темной и выглядывала на помойку… Ах, все это были отговорки — на самом деле везде было слишком много людей. И Валерий тянул агента в горы, к еще одному, последнему дому, небольшой вилле, хотя Роберто уверял, что хозяин неожиданно отменил встречу, но уверял как-то неубедительно. Валерий настаивал.
Роберто уговорил его сделать хотя бы небольшую остановку в дорожном ресторане, к которому они как раз подъезжали. Валерий остановил машину и вскоре горько об этом пожалел. Через полчаса тучный Роберто окончательно потерял форму — раскраснелся, пил уже третий бокал белого и все громче переговаривался с двумя своими соотечественниками, похоже, этим рестораном владевшими, и явно не рассчитывал, что Валера разберет, о чем они говорят. Он и правда почти не разбирал, но все же уловил, отчасти по бурным жестам, что обсуждается вчерашний футбольный матч, а вовсе не его дела, и, наконец, осознал неизбежное: с каждым новым глотком, шансы на компанию шумного гида уменьшаются.
Никакие самые щедрые посулы больше не действовали. Единственное, на что Роберто согласился, — все же позвонить Фабио, продавцу той самой виллы в деревушке и рекомендовать ему Валерия. Если Фабио согласится на встречу, если дом вообще по-прежнему продается — чудно, нет — пеняй на себя, я в эту глушь не поеду. По крайней мере сегодня, — Роберто закатывал глаза и надувал щеки. — Завтра, завтра… можно будет подумать.
— Но завтра, завтра я не успею, завтра мне надо будет вернуться в город, потому что послезавтра утром у меня встреча с моей невестой, — в который раз объяснял Валерий. Роберто, не дослушав его, произнес вдруг совсем другим, тихим заговорщицким голосом.
— Синьор Валерий… не только мне, но и вам совсем не надо в эту деревню. В этом доме, на этой вилле, — Роберто замялся, — нечисто.
— Что? В каком смысле?
— Нечисто, — уже тверже повторил Роберто.
— Неужели черти? Или там просто давно не убирали? — засмеялся Валерий. — Ты забыл, я же русский! Грязью меня не напугать.
— Я желал тебе только добра, — отрезал Роберто, явно не стремясь вдаваться в дальнейшие объяснения, и уже набирал нужный телефон.
Вскоре Валерий отправился в деревушку, оставив своего огромного спутника обсуждать решающий гол лучшего игрока команды местного клуба. Несмотря на все его предупреждения, Фабио довольно легко согласился показать виллу.
Он ехал еще около часа, поднимаясь все выше в горы, мимо сиреневых зарослей вереска, пожилых дубов, важно выставивших темные корявые стволы, кудрявых каштанов и выпрыгивающих над деревьями острых башенок кипарисов. Ехал и улыбался.
Он влюбился в нее при первой же встрече два года тому назад.
Он оказался здесь почти случайно из-за большой конференции продюсеров, телевизионщиков всех мастей, куда начальство воткнуло его в последний миг, кажется, кто-то из них просто внезапно не смог поехать — на два с половиной дня. Днем сидел в освещенных солнцем залах бизнес-центра на семнадцатом этаже, изучал оттенки апрельской лазури, зато вечером, совсем, по счастью, непоздним, зато ночью… Любил. Нарочно отстав от сколоченной страхом перед одиноким ужином в чужом городе компании полузнакомых людей. Один. Зачарованно шел насквозь и наискось, пересекая круглые площади с воркованием фонтанчиков, с отполированными водой бюстами, изумрудными лошадями, кудрявыми каменными людьми, мимо сияющих кафе, звенящих голосами и смехом столиков, сам куда-то забредал, пил граппу, зажевывая brusketta с помидорчиком и базиликом, и, улыбаясь, все время улыбаясь, снова шел, сворачивал с улиц в улочки, поднимаясь (спускаясь) по внезапно выраставшим на пути узким лестницам, погружался в запахи уже домашней еды и тихих вечерних разговоров, теплым облачком дрожащих над каменными верандами. И дальше — дальше шагал он в сторону гостиницы, снова оказывался в местах оживления и гульбы, чтобы ровно в полночь услышать, как волна шума откатывает в ночь, в полное беззвучие, официанты, позевывая, стряхивают скатерти, гости расходятся по домам.
И потом было еще полдня, когда он глядел на город при ослепительном свете, отраженном в белых камнях, приправленных легкой зеленью мха, заходил в соборы, отыскивая обещанных путеводителем Рафаэля и Джотто, и никогда ничего не мог отыскать, но и без Джотто, и без Джотто… В свете дня деревянные жалюзи на вытянутых окнах домов оказались цвета зеленки.
Он сумел прожить без всего этого совсем недолго, не прожить-промучиться — и через месяц отправился на свидание снова, в Верону, туристом: гулял по вечно утреннему городу, почему-то и вечером чудилось утро, и апельсиновое сияние заката не отличалось от восхода. Узнавал и не узнавал свою любимую, здесь она была немного другой, плыл на катере по длинному озеру Гарда, вполуха слушая сказки экскурсовода про тайный смысл удлиненной формы, действительно напоминавшей член, благоговейно ходил по огромной вилле, утонувшей в ухоженном празднично зеленом саду. Отбившись от экскурсии, бережно пожал ручку старенькой выцветшей кукле — в нее играла давно истлевшая в фамильном склепе прапрабабушка нынешних владельцев этих сокровищ. В следующий раз, спустя еще несколько недель, слетал на сутки в Венецию и, сняв сандалии, шел по грязно-зеленой воде, затопившей улицы и площади.
