Тётя Фрося - [7]

Кажется, на любой фасон были у Фроси выкройки, изготовленные из старых газет, и она ловко орудовала острыми ножницами, превращая бесформенные куски материи в красивые наряды. Говорят, что у попа сдачи, а у портнихи остачи не бывает, но Фрося быстро завоевала авторитет у своей клиентуры ещё и тем, что остатки тканей все, буквально до клочка, возвращала своим заказчикам или по их просьбе шила расписные косынки, носовые платки, салфетки. Даже самый маленький кусочек ткани шёл у неё в дело – она тачала из них весёлые, напоминающие праздничный калейдоскоп одеяла и по дешёвке продавала их деревенским женщинам.

Но, пожалуй, самое основное, что привлекало клиентуру Фроси, – это её цена, скорее бесценок, её работы. Говорят, нужда денежку куёт, а нужды у Фроси было много – семейная жизнь её, порушенная войной, только-только начиналась. Надо было создавать собственный очаг, маленький плотик, без которого так трудно удержаться на плаву жизни. А Фросе он нужен был ещё и потому, что на прежней работе не заладились отношения у Ивана с начальством, пришлось менять за два года два места, а два переезда, мудро подмечено, равны одному пожару.

И тем не менее Фрося отчётливо понимала, что ей-то значительно легче, чем женщинам-колхозницам. Хоть и небольшая учительская зарплата, но это всё-таки деньги, а в некоторых колхозных домах сейчас, после реформы, трояк от пятёрки отличить не могли. Где их взять, деньги, если в колхозах только «палочки», на которые осенью дают двести граммов сорного зерна. Если и появились деньги, то только после продажи скота или картошки на рынке. Но появлялись они на один-два дня – слишком много на них хозяев: налог заплати, страховку, займы разные… А ведь ещё год семье жить надо – тут и одёжка, и обувка, и другие нужды. Гвоздь, и тот денег стоит.

Вот почему брала Фрося чаще всего, что человек дать может. Есть десяток лишних яиц – неси за пошивку юбки, а нет – ладно, осенью ведро картошки, и, что называется, баш на баш. Нет таких продуктов, три фунта муки или два стакана пшена – тоже надёжная цена портняжному труду…

Но как ни бедно жили люди в деревне, не утратили они человеческой гордости, совестливости, и Фросе даже не приходилось говорить о цене – если пошила вещь, за хозяйкой не пропадёт. Глянет утром из окна – по тропинке идёт кто-то с белым узелком в руке, как раньше на богомолье люди ходили. Только теперь не кулич в узелке, а десяток яиц за работу портнихе.

Иван Васильевич поначалу возмущался, хотел, чтобы Фрося бросила это занятие, – нельзя ей, больной, долго за машинкой сидеть, но его жена убедила:

– Понимаешь, Ваня, не в моих заработках дело! Главное – я не на отшибе, обо всех новостях знаю. А то ты целый день в школе, а я должна у окна торчать, да?

С началом учебного года у Фроси меньше оставалось времени для занятий шитьём, зато надо было видеть, как благодарны ей ребятишки за сладкий чай да за душевную заботу. «Тётя Фрося, тётя Фрося», – щебетали они, как весенние птахи, и это согревало её, будто в жаркой бане.

Фрося уже четыре года болела, сухой обжигающий кашель разрывал на части грудь, и от этих приступов, казалось, что-то трескалось в горле. Заболела Фрося в конце войны, когда купала в августовской, загустевшей до темноты воде чесоточных лошадей. Тогда придумали ветеринары перекупать заболевших животных, а потом обработать вонючим креалином.

Лошадь всегда ценилась в крестьянском быту, а в годы войны каждая конская голова в деревне, как царская корона, дороже золота, дороже хлеба. Помогали лошади управляться и в хозяйстве, в колхозе основная тяжесть в поле и на ферме ложилась на них.

В деревне Фроси люди искренне, как по покойнику, плакали, когда узнали, что лошади заболели чесоткой, самой страшной болезнью.

Вот тогда и доверили самым молодым перекупать лошадей, а потом приняться за лечение. Родная деревня Фроси, где жила её мать, и во время войны укрылась от лихолетья Фрося, была маленькая, всего двадцать два дома, с широким, вручную выкопанным в стародавние времена прудом, с густыми зарослями сирени, благоухающими весной, с родником под крутой Степановой горой. И жителей немного в каждом доме – мужики на фронте, стариков голодуха выкосила, только мелкота звенит беспечными голосами. Вместе с двумя пятнадцатилетними подростками Фрося по очереди перекупала всех семь лошадей. Поначалу вода показалась обжигающе-ледяной, сводила ноги, а потом тело притерпелось, словно прокалилось изнутри дровяным жаром, и Фрося ловко мылила холки послушных, ослабленных болезнью коняг.

Простуду Фрося почувствовала на третий день, когда вдруг неожиданно ощутила, как закружилась голова, и небо, и земля слилась в единую серую мглу. Фрося вязала снопы на последнем ржаном поле вместе с другими колхозницами и сначала не придала значения этой неожиданной слабости: бывает, пройдёт. Она присела на связанный сноп, закрыла глаза, и тягостный звон в голове немного затих, ушла дрожь из рук. Несколько минут Фрося сидела не шевелясь, а когда открыла глаза, вроде всё успокоилось. Она снова принялась за работу, но через несколько снопов приступ опять повторился, земля качнулась, ушла из-под ног, и она повалилась на прогретую стерню тяжёлым снопом. И снова с трудом поднялась, но перед глазами в мелкой зяби качалось поле.