Тётя Фрося - [3]

Наверное, это необычное путешествие больше всех не нравилось малышу. Скривив губы, он нехотя шлёпал босыми ногами по пыльной дороге. Взгляд его был отрешённый, полный тревоги и усталости, и это не прошло мимо Зинки, которая тихо заголосила:

– Ребёнка-то мучают, господи! Еле ведь идёт… маленький. Куда тащатся-то, жизнь везде одинаковая.

Наверное, это услышал мужчина, поставил чемодан на землю, сказал дружелюбно:

– Добрый день, люди! К вам идём!

Алексашка первым хмыкнул, захлопал глазами:

– К нам, парень, зачем? Деревню нашу даже нищие обходят.

– Почему так? – спросил мужчина.

– Живём бедно. Подавать нечего.

– Выходит, лодыри живут в деревне? – подначил мужчина.

– Ага, лодыри, царя-бога продали, – осклабился Федякин. – Сам бы попробовал с наше попахать! Земля у нас, брат, – песок, что твой сахар. Вот и перебиваемся с хлеба на квас.

– Значит, бедновато в Дубовке? – спросил мужчина. Пока шёл разговор, женщина с коровой чуть ушла вперёд, но, услышав оживлённую беседу, остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Со стороны смотреть – ветром качает. Мальчик подошёл к ней, пытался приладиться на портфель, но тот сжался гармошкой, и мальчишка опрокинулся в пыль.

– Не балуйся, Иван! – сказала женщина, и голос её, лёгкий, как степной ветер, показался наполненным внутренней силой. Люди из толпы невольно поглядели в её сторону, и она мило улыбнулась, улыбка разгладила её худое лицо, сделала его загадочно-красивым.

Алексашка, помня, что от него ждёт ответа этот пришелец, проговорил, как пропел:

– Живём – хлеб жуём. Едим свой, а ты рядом постой, как говорят.

– Правильно говорят. Только нам теперь вместе хлеб есть придётся. Меня вот к вам учителем послали.

– Да ну? – удивилась Зинка, да так громко, что люди засмущались: не очень-то прилично так. Но учитель не смутился.

– Точно, точно, – и представился: – Меня Иваном Васильевичем зовут. Черкашин Иван Васильевич, а это моя жена Фрося, сынишка Иван. Всё семейство налицо.

– А корову забыл представить? – ехидно хмыкнул Федякин.

– Как корову, – учитель ещё раз взбил волосы, – выходит, и корову надо представлять?

– Да не слушайте вы его, – махнула рукой Кузнечиха, – пустобрёха этого! У него всё шуточки на уме. Не видят бесовские глаза, что люди с ног валятся от усталости. Вот ты, Мишатка, – она обратилась к Мишке Семёнкину, худенькому мальчишке, – лёгок на ногу. Укажи учителю, где их дом располагается, проводи людей.

– Да знаю, – ответил Иван Васильевич. – Я на прошлой неделе приезжал с председателем вашего сельского совета.

– Всё равно укажи, – сказала Кузнечиха. – За неделю и забыть можно.

– Любишь ты, Нинка, перед начальством лебезить, – Федякин зло глянул на Кузнечиху, сморщил облупившийся от загара, с синими прожилками нос. – Как горох рассыпаешься.

– Молчал бы ты, заноза вострая, – огрызнулась Нинка. Он не начальство, он учитель только…

– А кто на займ нас загоняет, как не учителя? Бегают, мать их в душу, со двора на двор, трещат, как сороки: «Восстановительный, развития народного хозяйства». Балаболки чёртовы! Втемяшут им в голову, вот они и трещат.

– Ты не поймал, дядя Саша, – вступила в разговор Мура, – а ощипал. При чём тут Иван Васильевич? Человек в нашей деревне только появился, а ты уж охаять его норовишь. А ребятишек кто будет учить?

– Твоих, что ли, ребятишек? – огрызнулся Федякин. Бодливой корове бог рога не даёт.

– Ты чем меня попрекаешь, сволочь? – Мура пошла на Алексашку, наступая грудью. Тот попятился назад, с испугом оглядывался по сторонам.

– Отстань, чего привязалась? – крикнул он.

– А ты чем попрекаешь? Не знаешь разве, где наши женихи остались? Гитлер их порушил, вот кто!

– Дура ты, Зинка, мелешь, как наша мельница-ветрянка. Да у тебя женихов-то и до войны не было. Кто с такой свяжется!

– А ты разве не пытался?

– Окстись, чёртова баба!

– Нет, нет, – Зинка приблизилась к Федякину, взяла его за гимнастёрку, подтянула к себе и, выдохнув в лицо, прошипела: – Говори! Перед миром прошу – говори!

Федякин как будто с удивлением глянул на Зинку – чёрт знает, что каркает бабочка, совсем от рук отбилась, несёт непотребное. Но толпа уже похохатывала, на миг забыв и об учителе, и о его семье. Всем им были известны неудачные похождения Федякина, когда он однажды вечером затесался в дом к Зинке с поллитровкой. Но Зинка среагировала быстро, ухватила бутылку и ударила о печной стояк.

– Ты что делаешь, сука? – заорал Федякин.

Зинка с отбитой головкой бутылки пошла на Федякина, и тот с воплями выскочил на улицу.

После, когда сельские мужики узнали про эту историю, подтрунивали над Алексашкой:

– А что, Шурик, – ехидно спрашивали, – какую Зинка яичницу тебе приготовила?

Федякин хорохорился:

– Да бросьте вы, мужики, выдумки всё это. Зинка придумала. Она, стерва, желаемое за действительное выдаёт. Только я не хотел…

Снова ржали мужики, снопами валились на землю, а Федякин стоял багровый, как помидор, шея его становилась лиловой, будто её сдавливала тугая петля.

Сейчас это воспоминание о похождениях Федякина, да ещё в присутствии посторонних людей, показалось ему обидным до слёз, и, не будь толпы сельчан, накостылял бы он этой едкой, как махорка, дуре-девке. Но Федякин пересилил себя, улыбнулся, махнул рукой, что, дескать, с неё взять – и сказал, обращаясь к учителю: