Тетушка Тацуру - [21]

Всех шпионов и иностранных агентов бойцы НОАК связали и увели на расстрел. Те, кто знал японский, ходили по улицам, вжавшись в стены, точно преступники. Товарищи из НОАК поставили в поселке навесы и стали вербовать на работу солдат, учащихся и рабочий класс. Поедут в Аньшань, а там на коксовальном или сталелитейном за месяц можно зара­ботать на сто цзиней пшеничной муки. Молодые все рвались записаться на завод: Аньшань уже освободили от врага, взяли под военный контроль, и тех, кто туда ехал, называли братьями-рабочими, пионерами Нового Китая.

Увидев, как Дохэ выбивает палкой ватное одеяло, гости спросили, зачем это. В хорошую погоду Дохэ тащила одеяла с канов во двор, разве­шивала и принималась выколачивать. Вечером начальник Чжан ложился в постель и, посмеиваясь от удовольствия, говорил жене:

— Дохэ опять одеяло отмутузила.

Дохэ глядела на гостей ясными, непонимающими глазами. Боец спро­сил, как ее зовут. С другой стороны одеяла пришла на помощь старуха:

— Дохэ ее звать.

— А что за иероглифы?

Мать, щурясь в улыбке, ответила:

— Товарищ, такое мне не по уму! Я с грамотой не в ладах.

Больше дома никого не было, только Эрхай: Сяохуань снова пошла с Ятоу гулять по поселку. Эрхай вышел из кухни с чайником заваренного чая и растолковал бойцам, что иероглиф до значит «много», а хэ — «журавль». Гости решили, что имя у Дохэ очень культурное, особенно для семьи из рабочего класса. Махнули ей, приглашая посидеть рядом. Дохэ посмотрела на гостей, потом на Эрхая и вдруг согнулась перед бойцами в поклоне.

Те смешались. Бывало такое, что им в поселке кланялись, но совсем не так. А в чем разница, они и сами толком не знали.

Боец, которого все звали Политрук Дай, спросил:

— Сколько девице лет?

Мать Эрхая ответила:

— Девятнадцать... Она у нас неразговорчивая.

Политрук повернулся к Эрхаю, тот, опустив голову, ковырял присох­шую к голенищу грязь. Политрук ткнул его локтем:

— Сестренка? — Бойцы уже познакомились с Сяохуань и знали, что она замужем за Эрхаем.

— Да, сестренка! — ответила за сына старуха.

Дохэ обошла одеяло и застучала по нему с другой стороны. Разговор угас, и мерный стук ее палки возвращался эхом от кирпичного пола и стен дворика.

— При японцах все здешние дети в школу ходили? — спросил по­литрук Эрхая.

— Да.

Старуха поняла, к чему клонит политрук, расплылась в улыбке и про­пела, показывая за одеяло:

— Сестрица у нас немая! — ее слова можно было принять и за шутку.

В доме начальника Чжана бойцы НОАК видели самую прочную опору в народных массах. Они объяснили старику, что он — пролетариат, «геге­мон» общества. Потому и обстановку в соседних деревнях бойцы начали прощупывать в доме Чжанов: расспрашивали, кто был в сговоре с банди­тами, кто самоуправничал, кто при японцах оказался у власти. Начальник Чжан пошептался с сыном и женой: да это ведь бабские сплетни полу­чаются? Как ни крути, а без людей на свете не прожить! С земляками из деревни так: коли не поладил с одним, у тебя уже дюжина врагов. Люди в селе поколениями живут рядом, все друг другу родня. Поэтому начальник Чжан старался не попадаться на глаза бойцам из НОАК и велел Эрхаю со старухой попридержать языки.

Сегодня бойцы пришли в дом Чжанов рассказать о важном событии под названием Земельная реформа. Мол, реформу эту уже проводят сразу в нескольких деревнях на Северо-Востоке.

В тот день Сяохуань вернулась из поселка и заладила: вам, значит, не нравится бабские сплетни распускать, а кому-то оно очень даже по душе! Оказывается, перед тем как прийти в гости к Чжанам, политрук уже слы­шал от людей про Дохэ. В поселке сразу нашлись доброхоты, которые донесли НОАК обо всех, кто купил тогда япошку.

За ужином старик Чжан не проронил ни слова, сидел, повесив голову. Под конец обвел каждого за столом сердитым взглядом, не пропустил даже годовалую внучку.

— Никому не говорить, кто родил Ятоу, — промолвил старик Чжан, — пусть вас хоть смертным боем бьют, все равно молчите.

— Я родила, — Сяохуань с озорной улыбкой вдруг наклонилась к вспо­тевшей от еды, перемазанной крошками малышке, — правда, Ятоу? Завтра же справим нашей девочке золотой зубик, кто тогда скажет, что она не по моим лекалам скроена?

— Сяохуань, не до шуток сейчас, — одернул жену Эрхай.

— Не мы одни купили японскую девушку, — сказала мать, — из соседних деревень тоже за ними приезжали. И если быть беде, то не у нас одних!

— Кто сказал, что быть беде? Я на тот случай, если вдруг начнутся неприятности! Любая власть одних привечает, а других на дух не перено­сит. Вот я и думаю, что у этой новой власти такие, как мы, не в чести. Взяли япошку, родила она нам ребенка — так у Эрхая своя жена есть, разве это дело? — рассуждал начальник Чжан.

Дохэ знала, что говорят про нее, и лица у всех за столом такие серьез­ные тоже из-за нее. Прожив в семье Чжанов уже два года, она неплохо понимала китайскую речь вроде: «Дохэ, покорми кур» или: «Дохэ, кирпичи из угля готовы?» А из этого строгого и быстрого спора она едва ли могла разобрать и половину. Пока переваривала одно слово, следом шла целая вереница новых, за которыми она не успевала.

— А чем вы тогда думали? — ворчала Сяохуань. — Это ведь вы реши­ли купить япошку, чем вы думали? Был у нас с тех пор мир в семье? Завтра же сунем ее в мешок и унесем в горы. А Ятоу мне останется.