Тетрадь в клеточку - [3]

И вот так она ползла и приговаривала:

– С ума сходит… Вчера два часа на балконе курил, все вверх тянет, а у меня там рассада стоит… Курит и не работает…

– Неправда! – возмутился я. – Папе просто нездоровится.

– Вот как это теперь называется, – хмыкнула соседка, обходя нас с участковым.

Участковый смерил меня таким взглядом, как будто в чем-то подозревает, и сказал:

– Я, если что, загляну.

Я не понял, какое «если что» должно для этого случиться.

А соседей таких я ненавижу, они почему-то есть в любом доме любого города России, и напротив нашей предыдущей квартиры тоже такая жила – баба Нюра. Она как будто специально следила за тем, что происходит у нас дома, а потом всему подъезду рассказывала. А ее муж, видя нас с мамой, каждый раз шипел в спину, что вызовет на нас опеку, но ни разу никого не вызвал.

Раньше я не понимал, что значит «вызвать опеку», но теперь знаю, что это вызов специальных людей, которые могут изъять ребенка из семьи, если с ним плохо обращаются. Мы с мамой создавали очень много шуму, особенно если папы не было дома, и особенно в те дни, когда в школе была математика – по математике я всегда получал двойки и тройки. Мама била меня за плохие оценки, а я орал как резаный, потом к нам стучалась тетя Нюра и кричала через дверь, что если мама не угомонится, то она позвонит «куда надо».

Она не была сердобольной женщиной, и, если бы мама не сказала ей как-то, что она жирная, сующая нос не в свои дела корова, тетя Нюра бы и не подумала о том, чтобы куда-то звонить. А так она пыталась запугать маму, чтобы отомстить за оскорбление, но мама не пугалась, а кричала через дверь в ответ:

– Звони куда хочешь, лишь бы это уже закончилось!

Я не знал, что «это». Мне вообще казалось, что мама дерется со мной не из-за математики, а из-за меня самого. В первом классе со мной дрался Вова Карпов, потому что я ему не нравился, но он объяснял свое отношение тем, что у меня дурацкие кроссовки со Спанч Бобом. Это глупо, кому какое дело до Спанч Боба? Возможно, я тоже просто не нравился маме, а оценки – это такой предлог.

Однажды, когда мне было лет девять, я даже сказал папе:

– Мама меня не любит.

И заметил, что он испугался. Сначала я не понял, что это за страх, а сейчас понимаю: испугался того, что я догадался. Папа сказал:

– Конечно любит, ты чего?

А я опять:

– Нет. Она меня не любит.

На самом деле я так уверенно это заявил, потому что сам слышал, как она говорила об этом отцу. Она сказала, что никогда меня не хотела. До той минуты мы жили будто бы в попытках удержать какой-то скелет в шкафу. Этот скелет постоянно вываливался, мы подпирали дверцу стулом, но вот… Он все равно выпал. Весь такой страшный, неприглядный, убогий. Прямо как правда.

19.08.2019

Привет, тетрадь в клеточку.

Из-за того, что вспоминал вчера о маме, она приснилась мне сегодня ночью – так всегда бывает, если я чересчур много о ней думаю. Во сне я сидел на кухне в нашей старой квартире и был уверен, что дома один и мамы уже не было, потому что на мне была футболка, которую мы с папой купили после Дня S. Было зловеще тихо, как в фильмах ужасов, только часы с кукушкой тикали.

У нас правда на кухне висели такие часы – они достались нам от прапрабабушки, только папа в них что-то перенастроил, чтобы кукушка не вылезала. Вот она никогда и не вылезала, но в моем сне, когда стрелки были на четырех часах, вдруг выскочила и прокуковала время.

В четыре часа с работы обычно возвращалась мама. В замочной скважине заскрежетал ключ, и я понял, что это она.

Мама выглядела так же, как в последнее время перед Днем S. Белая мужская рубашка, джинсы, короткие волосы, уложенные какой-то липкой гадостью, – она напоминала старшеклассников в нашей школе. Один раз на линейке ее даже перепутали с учеником.

Она открыла холодильник, взяла молоко и принялась его пить прямо из пакета. А мне так никогда не разрешали. Потом села за стол передо мной.

– Ты сделала это из-за меня? – спросил ее я.

– С чего ты взял? – несколько грубовато ответила она.

– Я подумал, что ты от меня устала.

– Ты дурак? В записке, которую ты спер, все написано.

– Ты знаешь, что я спер записку?

– Ну да. Я же все вижу с небес.

– А Бог злится, что я спер записку?

– При чем здесь Бог? Спроси лучше, не злюсь ли я. Это же моя записка! И она предназначалась твоему отцу, а не тебе.

Это она говорит про записку, которую я спрятал в конце тетради. Но во сне у меня как будто память исказилась, и я никак не мог вспомнить, что было в той записке, хотя если спросить меня наяву, то я могу пересказать ее наизусть.

– Слушай, – сказал я. – Давай я сегодня перечитаю записку, а завтра ты снова придешь, и мы поговорим.

Мама неопределенно повела плечом.

– Посмотрим.

– Придешь? – с надеждой повторил я.

– Да приду-приду.

– Ты сначала говоришь «приду», а потом приходишь через раз.

– Приду я, не воняй.

Мама всегда говорила «не воняй», если считала, что кто-то неуместно много болтает. Я сказал, что не буду вонять.

Тут кукушка выскочила и прокуковала пять часов, хотя мы проговорили с мамой всего ничего, но во снах со временем всегда полная чепуха. Мама поднялась и вытащила ее из часов, затем протянула мне: