Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный - [217]

— Кто-нибудь заходил ко мне? — спросил он.

Никто не заходил.

Поскольку гостиная на первом этаже была за ним до двенадцати ночи, он просидел там весь вечер. И даже когда пробило одиннадцать и хозяева ушли спать, он не мог отделаться от чувства, что Сью и на этот раз вернется в маленькую комнату на другом этаже, где она провела уже столько ночей. Никогда нельзя знать заранее, как она поступит; так почему бы ей не вернуться? Он бы охотно примирился с мыслью, что она не будет его женой и возлюбленной, лишь бы она жила здесь, как друг и сосед по дому, пусть даже между ними сохранятся самые строгие отношения. Ужин его стоял нетронутым; подойдя к парадной двери, он потихоньку открыл ее, вернулся к себе в комнату и сел; он так и не сомкнул глаз, подобно тем, кто не спит в Иванову ночь, ожидая, когда появится призрак любимой. Но она не пришла.

Отчаявшись в своей безумной мечте, он поднялся наверх, стал у окна и постарался представить себе ее вечернее путешествие в Лондон, где она и Филотсон решили провести медовый месяц; он представил себе, как промозглой ночью они едут к гостинице вот под этим же небом в полосах облаков, сквозь которые не столько проглядывала, сколько угадывалась луна, да несколько крупных звезд виднелись смутными расплывчатыми пятнами. Для Сью это было началом новой жизни. Он мысленно перенесся в будущее и увидел ее в окружении детей, похожих на нее. Но ему, как и другим таким же мечтателям, не дано было утешиться тем, что в детях он увидит повторение ее образа, так как своевольная природа распорядилась, чтобы дети не были точной копией только одного из родителей. Об обновлении мечтают все, однако полного возрождения себя в детях, не подпорченного примесью, не бывает. «Если отчуждение или смерть отняли бы у меня любимую, но я мог бы пойти и посмотреть на ее ребенка — только ее одной, — я бы утешился!» — думал Джуд и тут же с горечью отмечал, уже в который раз за последнее время, что природа презирает особо возвышенные чувства людей и остается равнодушна к их устремлениям.

В последующие дни гнетущая сила любви к Сью давала себя знать все явственнее. Ему сделались невыносимы мелчестерские фонари; солнечный свет казался ему тускло-серым, а голубое небо — цинковым. Потом пришла весть, что в Мэригрин тяжело больна его бабка, и почти одновременно с этим пришло письмо от его бывшего хозяина в Кристминстере, он предлагал ему хорошую постоянную работу, если Джуд согласен вернуться. Эти письма явились для него почти облегчением. Он отправился навестить свою двоюродную бабку Друзиллу, а потом решил проехать в Кристминстер и выяснить, стоит ли принять предложение каменщика.

Он застал бабку в еще худшем состоянии, чем можно было заключить из письма вдовы Эдлин. Конечно, могло статься, что она протянет еще несколько недель или месяцев, но это было маловероятно. Он написал Сью о болезни бабушки и высказал предположение, что, может быть, ей захочется повидать старушку родственницу, пока та еще жива. Тогда он встретит ее на другой день вечером, то есть в понедельник, на вокзале в Элфредстоне, на обратном пути из Кристминстера, если она выедет из Лондона поездом, который на этой станции встретится с его поездом. И на следующее утро он поехал в Кристминстер, с тем чтобы успеть вернуться в Элфредстон к часу встречи.

Город учености встретил его отчужденно, и Джуд почувствовал, что утратил с ним всякую связь. Но, наблюдая игру света и тени на залитых солнцем готических фасадах и контуры зубчатых стен на зеленом фоне квадратных дворов, он подумал, что никогда не видел более прекрасного города. Он свернул на улицу, где впервые увидел Сью. Стул, на котором она сидела, склонившись над церковными свитками, с кисточкой в руке, когда ее девичья фигура приковала к себе его внимание, стоял на своем прежнем месте, — пустой. Казалось, будто она умерла, и не нашлось никого, кто бы наследовал ей в ее художественном ремесле. Над городом ныне витал ее призрак, и теням знаменитых ученых и церковников, которые некогда вызывали у Джуда душевный трепет, больше не находилось там места.

Так или иначе, он был в Кристминстере и, осуществляя свое намерение, отправился на прежнюю свою квартиру в «Вирсавии» возле церкви св. Силы. Дверь ему открыла его бывшая квартирная хозяйка; она как будто обрадовалась, увидев его, подала ему завтрак и рассказала, что его прежний хозяин — строитель наведывался к ней, чтобы узнать его адрес.

Отсюда Джуд пошел на двор камнереза, где он прежде работал. Однако вид старых навесов и каменных скамей вызвал у него отвращение; он почувствовал, что не в силах заставить себя вернуться сюда и опять поселиться в этом городе несбывшихся надежд. Ему хотелось одного — чтобы поскорее настал час, когда отправляется поезд в Элфредстон, где он рассчитывал встретить Сью.

Он провел ужасные полчаса, полчаса жесточайшей подавленности, вызванной увиденным, и у него опять появилось ощущение, уже не раз доводившее его до беды, — ощущение, будто он не стоит того, чтобы о нем кто-нибудь заботился или чтобы он сам позаботился о себе. Именно в эти полчаса он повстречался на Перекрестке Четырех Дорог с Оловянным Тэйлором, разорившимся торговцем церковной утварью, и тот предложил ему зайти куда-нибудь выпить. Они пошли дальше по улице и очутились у одного из самых оживленных центров кристминстерской жизни — возле того трактира, где когда-то Джуд принял вызов и прочел символ веры по-латыни, теперь трактир этот пользовался большой популярностью, широкие и гостеприимные двери его вели в зал, наново переделанный и переоборудованный в современном стиле с тех пор, как Джуд уехал из города.