Теряя себя - [7]

Сегодня он выглядит куда менее официально — вместо тугого пиджака и жилетки — тонкая темно-синяя рубашка, расстегнутая на три пуговицы и открывающая вид на участок его шеи с впадинкой между ключицами. Он не сказал еще ни слова, с тех пор как я вошла в столовую и, поприветствовав его, заняла свое место. И сейчас я ощущаю себя ужом на сковородке от страха перед неизвестностью, что таится в его ленивой позе, в черных глазах, прожигающих меня, в чуть поджатых бледно-малиновых губах.

— Ты не голодна?

Я даже вздрагиваю от неожиданности, когда в абсолютной тишине раздается его негромкий спокойный голос, и, наконец, позволяю себе посмотреть на него более открыто, а не мимолетно, как делала до этого.

— Эмм, наоборот, я… — слова теряются в смущении, что накатывает внезапно, вынуждая меня опустить голову и дрожащими от волнения руками обхватить маленькую чашку, что еще сохранила тепло напитка. Молю бога, чтобы он отвернулся, занялся чем-нибудь другим, но вместо этого он делает еще хуже, пододвинувшись ближе к столу и оперевшись о него локтями. Его тонкие пальцы сцепляются под подбородком, и все его внимание вновь концентрируется на мне.

— Твоя семья уже получила деньги, если тебе это интересно.

— Спасибо, — все же умудряюсь сделать один маленький глоток, медленно облизнув губы и даже прикрыв глаза от удовольствия, что приносит с собой терпкий вкус великолепного кофе. Отчего-то пальцы, вцепившиеся в кружку, не могут согреться, все больше леденея и вызывая мелкую-мелкую дрожь по всему телу. Здесь всегда так холодно.

— Ты замерзла, я прикажу затопить камин, — он говорит это мне, но за спиной уже открывается дверь, и я удивленно оборачиваюсь, наблюдая за слугой, который торопится исполнить волю Рэми. Всего несколько минут, и в камине начинает полыхать огонь, хоть как-то оживляя атмосферу вокруг нас. — Скажи мне, Джил, что заставило тебя принять такое решение?

— То есть, что подтолкнуло меня на мысль покинуть изоляцию? — Мы остаемся одни, и, слыша веселое потрескивание пламени, я наконец-то справляюсь с оцепенением и страхом, которые сковывали меня до этого.

— Я бы назвал это колонией, но пусть будет изоляцией, если тебе так удобно. Именно так: что подтолкнуло тебя продать свою свободу?

— Я не знала, что я лишусь свободы.

— А если бы знала? — Он вновь перебивает меня, как тогда, при первом знакомстве, но в его глазах нет раздражения, скорее любопытство, смешанное со скукой.

— Наверное, даже тогда я не изменила бы решения, потому что Айрин имеет право на шанс, пусть даже если этот шанс будет оплачен такой ценой.

Я позволяю себе перехватить его проникновенный взгляд и даже несколько секунд выдержать сверкнувшую в нем насмешку, пока эта самая насмешка не перекочевала на губы, изогнувшиеся в легкой ухмылке.

— Твой альтруизм граничит с безумием и я нахожу его забавным.

— Что же смешного в моем желании спасти жизнь сестры? — не могу сдержать подкатывающий гнев и ощущаю, как шея, а затем и лицо покрываются алыми пятнами злости, вызванной его откровенной издевкой. Сердце ускоряет ритм, потому что я вдруг понимаю, что зашла намного дальше, чем должна была заходить, позволив себе такой тон в разговоре с ним.

— В том, что любая жизнь теряет смысл, если ради нее пожертвовали другой.

— По крайней мере, она сможет прожить ее иначе, чем я. Быть может, более достойно, — Господи, не знаю, почему он так говорит, ведь я еще жива, дышу, мыслю. Я лишь пожертвовала свободой и до сих пор надеюсь, что вернусь домой невредимой. Только вот от его слов становится совсем тошно, и в груди разливается едкая обреченность, словно у меня уже нет выхода.

— Ты вкладываешь в сестру свои нереализованные амбиции? Расскажи мне, Джил, что для тебя значит «более достойно»?

В то время как он остается все таким же невозмутимым и уверенным, я совершенно теряюсь, глубоко дыша и растерянно рассматривая свои руки: побелевшие от напряжения костяшки пальцев, коротко постриженные ногти с белыми полукружиями у основания, вены, просвечивающие на тыльной стороне ладони. Я бы хотела уйти, убежать, спрятаться от его ядовитых слов, но вместо этого словно прирастаю к стулу и остаюсь перед ним совершенно обнаженной, с вывернутым на изнанку сердцем, с выпотрошенной душой.

— Знаете, Господин, любая жертва имеет смысл, если она позволяет спасти по-настоящему любимого и близкого человека. И дело здесь не в амбициях, а в любви, которая и толкнула меня на этот шаг. Мне жаль, если вы не можете понять этого, — на последней фразе я поднимаю взгляд, ожидая самого худшего: от наказания до смерти, о которой он так тонко намекает, но вместо этого, лишь на секунду, его скулы напрягаются, глаза приобретают опасный блеск, а потом все возвращается на место — его ухмылка, его уверенность, его равнодушие. Он даже улыбается, медленно вставая и приближаясь ко мне.

Тот самый аромат, что снился мне сегодня, вновь окутывает меня в плотный кокон, и я с замирающим сердцем смотрю за его указательным пальцем, скользящим по скатерти по мере движения Хозяина, идущего параллельно столу.

Рэми встает за моей спиной нерушимой глыбой — высокий, неприступный, чужой, и нарочито медленно убирает волосы с моей шеи, перекидывая их на одно плечо. Ощущаю его дыхание на своей коже и наклоняю голову вбок, когда он замирает над моим ухом и, сделав глубокий вдох, шепчет: