Терская коловерть. Книга третья. - [25]

— Воллахи! — воскликнул Тимош обрадованно, — сам бог посылает тебе выход. Иди, ма хур, а я тут еще попридержу этих трусливых шакалов.

Микал выскочил в сени, став на четвереньки, заполз в печной зев [11]. В нос шибануло пресным запахом сажи. «Рубль дашь — полезу», — пришли на ум слова юного Осы, совершившего однажды путешествие по дымоходу в канун женского праздника Цоппай. Микал, выпрямившись во весь рост в дымоходе, старался нащупать край кирпичной кладки, однако пальцы всюду натыкались на стенки дымохода, покрытые толстым слоем сажи. Она мягкими лохмотьями сыпалась ему за воротник. Он поднялся на носки и опять не дотянулся до спасительного края. Поставить бы что–нибудь под ноги! Но где ее искать, эту подставку, когда дверь в сени вот–вот рухнет под прикладами врагов.

— О горе мне, горе! — снова услышал он голос матери. «Мать поможет!» — смекнул Микал.

— Мама! — высунул он голову из печного зева, — помоги мне.

— Сейчас, сынок… — Срафин опустилась на колени, стеная и охая, вползла в печь, обхватила руками сыновьи ноги, попыталась оторвать их от печного пода. Но увы! для этого у нее не хватало сил.

— Становись мне на спину, — прохрипела она, кашляя от попавшей в горло сажи.

Микал с содроганием наступил подошвой на хрупкое материнское плечо, опираясь локтями о стенки дымохода, устремился кверху. Он чувствовал, как шаталась под его тяжестью мать, поднимаясь с четверенек. «Даже если в собственной ладони изжаришь для матери яичницу, и тогда ты не окупишь свой долг перед нею», — гласит осетинская пословица. Ага, вот и край… Теперь лишь бы пролезли плечи. Микал с силою подтянулся на руках, выбросил наружу дрожащий от усилий локоть.

А в хадзаре уже гремел голос Данела:

— Бросай ружье, Тимош! Эй, Дудар, Асланбек! Свяжите этому старому волку лапы. Да глядите, чтоб не сбежал в окно его волчонок. Сдавайся, Микал! Зячем прячешься от нас, как трусливая баба? Выходи, честью прошу.

Но Микал уже был на чердаке. Натыкаясь в темноте на всевозможный хлам, приблизился к дверце, мягко спрыгнул на землю и, держа наизготовку маузер, стал красться к углу дома, из–за которого виден был круп привязанной к ограде лошади. Точно: повод уздечки наброшен на плетневый кол, а ее хозяин с винтовкой в руках стоит на страже у окна уазагдона. Прав был тот, кто сказал: «В поле две воли: чья возьмет». Короткая перебежка вдоль плетня, прыжок в седло, выстрел из маузера в обернувшегося на шорох — и вот уже Микал, пригнувшись к самой луке, мчится во весь опор на чужом скакуне по родной степи, а вслед ему беспорядочно гремит винтовочная стрельба.

Глава третья

— Товарищи коммунары, это уж никуда не годится!

Голос у Тихона Евсеевича неприятно резок, под бурой кожей тонкого загорелого лица перекатываются желваки — признак крайнего раздражения. Он стоит возле телеги с торчащими из соломы молочными бидонами и бросает в толпу подчиненных ему людей злые слова.

— Опять в Моздоке забраковали наше молоко, жирность, говорят, недопустимо низкая. С какого пятерика она снизилась, я вас спрашиваю? Торкалами [12] вы коров кормите, что ли, вместо травы?

По толпе прошелестел смешок.

— Не смеяться, а плакать надо, — еще больше посуровел лицом председатель коммуны. — Ну, вот ты скажи нам, Пелагея, почему коровы такое жидкое молоко дают? — ткнул он пальцем в полнощекую, грудастую доярку.

— А я почем знаю, — пожала та плечами. — Кубыть, кормим не хужей других: и пойло даем, и макуху. Вон с Герани по два ведра надаиваю.

— По два ведра надаиваете, а сметаны нет. Может, водой разбавляете, так глядите у меня… — Тихон Евсеевич погрозил указательным пальцем. — Жирность всего два с половиной.

— А что это такое — два с половиной? — спросил Говорухин.

— Шут ее знает. Должно, мера такая, как фунты на весах.

— А сколько полагается по энтой мере?

— Три и шесть десятых, в крайнем случае просто три.

— Так нехай Палашка добавит свово молока — все четыре, а то и пять энтих самых наберется, она вон какая жирная, — предложил Осип Боярцев.

Толпа всколыхнулась от хохота. А Палашка смерила Осипа презрительным взглядом:

— Тебя б самого подоить, козла дуроломного, чтоб не брехал чего не следовает.

Председатель поднял руку.

— Хватит скалить зубы, — сказал он, с трудом гася невольную улыбку на своем вовсе не злом лице. — Вам бы только поржать, а мне скоро голову оторвут в райисполкоме за такие наши трудовые показатели. С севом кукурузы затянули. Арбузы в бурунах заросли бурьяном. Посмотрел давеча на покос — это же издевательство над травой: одни метелки срезаны. Да разве так вы косили на своих делянках, казаки, мать вашу заковыку!

— Так то ж для себя, Тихон Евсеич! — выкрикнули из толпы.

— Вот–вот, — подхватил председатель, — для себя, значит, обеими руками, а для коммуны — щепотью? Так, братцы мои, дело не пойдет. С таким сознанием у нас не только жирности в молоке не прибавится, но и самих коров не будет — подохнут с голоду да от плохого ухода.

Казбек вздохнул, вспомнив этот разговор председателя с членами коммуны, состоявшийся утром возле турлучного общежития. Он поднимался по косогору из речной долины, держа на плече удочку, с которой просидел на Тереке вечернюю зорю, и слово за словом припоминал все сказанное той и другой стороной. Может, зря председатель обрушился на коммунаров, не так уж плохо идут у них дела, управляются с сельскохозяйственными работами, хоть и инвентаря недостаточно. Успели за короткий срок наготовить самана для будущих своих жилищ, навезли из лесу бревен и жердей, а заодно и столбов для электролинии. И хоть не очень–то верят они в эту затею с электрическим светом, но тем не менее охотно участвуют в ней, не считаясь даже с личным временем. Но и то правда, не все так усердны в труде на общее благо. Как острит Ефим Недомерок, назначенный неделю назад кладовщиком по рекомендации Дениса Невдашова, каждый стремится «лучше переесть, чем недоспать», а главное, не сделать больше и лучше, чем сделал сосед. Дорька говорит, что Ефим судит по себе, потому и других считает лентяями. Вредный человек. И зачем его только держат в коммуне? Сама же Дорька работает всегда без оглядки на подруг. Эх, как бы хотелось ему, Казбеку, отличиться перед нею на предстоящих скачках! Да разве отличишься верхом на Зибре?