Терская коловерть. Книга третья. - [146]

Глава восьмая

Шалаш с удочками на плече шел с Терека. Мимо кишащего людьми базара, вдоль торговых ларьков и лавок старьевщиков, что расположились кривой шеренгой в тесном переулке между базарной площадью и «Эрзерумом».

— Как! — услыхал он возглас слева от себя. — Вы проходите мимо нашего магазина, когда в нем что–то имеется специально для вас?

Шалаш повернул голову: в распахнутой двери одного из магазинов стоял в подобострастной позе старый Мойше. Все в том же поношеном лапсердаке и бархатной, тоже изрядно потертой ермолке.

— Заходите, уважаемый, я–таки не забыл, что вашей милости требуется хорошее пальто. Там такая вещь, такая вещь! Ее бы носить царю, но, как вы знаете, у нас в России нет царя.

Шалаш замялся:

— Да зачем мне пальто? У меня, погляди, какая вопраца.

Мойше протестующе взмахнул длинными рукавами, словно хотел взлететь в небо или упасть в обморок.

— Что он говорит, этот уважаемый человек! Вы только послушайте, что он говорит! У него сын такой большой начальник, а он ходит в какой–то, простите за выражение, вопраце. Зачем же я не спал ночами, ломая голову над тем, где бы ему достать хорошее пальто, врагам бы нашим такие заботы?

Шалаш покрутил головой, заходя вслед за старьевщиком в его магазин: хоть и притворяется любезным старый спекулянт, а все равно слушать его приятно.

— Ну–ка снимайте свое веретье и примерьте вот это, — снял Мойше с вешалки драповое, совсем еще новое пальто и ловко накинул его на плечи клиенту. — Ого! Клянусь ослиной челюстью, которой Давид ухлопал Голиафа, эта вещь не треснет на вашей спине.

— Филистимлян, братка, а не Голиафа, — поправил иудея христианин, застегивая пуговицы на пальто и не без удовольствия принюхиваясь к исходящему от него аромату каких–то дорогих духов.

— Э… — прищурился торговец, — вам–то что за дело до нашего Писания?

— Да какое же оно ваше? — возразил бывший псаломщик. — Это же из Старого завета, а в нем черным по белому сказано, что Голиафа Давид поразил в глаз камнем из пращи.

— Пхе! — поморщился Мойше. — Может быть, и мусульмане скажут, что свой коран они придумали сами?

— А при чем тут мусульмане?

— При том, что заходит ко мне в магазин ингуш и говорит: «Салам алейкум».

— Ну и что?

— А то, что он думает, поздоровался со мной по–арабски, а на самом деле–по–еврейски. «Шелом алейхом» — это же взято, как и ваш Старый завет, из нашего Талмуда.

Шалаш не стал оспаривать приоритета христианской веры перед всеми остальными.

— Это не для нашего разумения, — сказал он примирительно, заботясь в данную минуту не столько об основах своей религии, сколько о содержании своего кармана, которое в связи с непредвиденной покупкой будет вынужден переложить в карман торговца. Как он и предполагал, содержимого оказалось недостаточно для уплаты за пальто, и пришлось прибегнуть к кредиту, благо, Мойше удовольствовался при этом небольшими процентами из уважения к покупателю и его сыну, «который–таки большой начальник».

Последний находился дома, когда Шалаш с обновкой в руках вернулся от владельца комиссионного магазина «Пиоскер и внук», Степан только что пообедал и, сидя в бывшем полицмейстерском кресле, читал газету. Голова у него по–прежнему повязана бинтом.

— Понял, батя? — повернул он голову к вошедшему в комнату отцу. — Волховская гидроэлектростанция еще только готовится к пуску первого агрегата, а мы уже в коммуне пустили свою на полную мощность. Постой, постой! — отложил он газету в сторону, — да ты никак с покупкой?

— Вот… — отец с виноватой улыбкой развернул перед сыном пальто. — Чтоб ты не говорил, что я в своей вопраце похож на побирушку.

— Давно бы так, — обрадовался сын. — У Марджанова покупал или у Гусакова?

— Нет, — смутился Шалаш, — там очень дорого…

— Значит, опять у Мойше? И сколько же ты отвалил за эти обноски?

— Да какие же это обноски? — запротестовал Шалаш, снимая с себя свой не то кафтан, не то свитку и надевая пальто. — Оно совсем новое.

— Не понимаю, — нахмурился Степан, поднимаясь с кресла и подходя к отцу. — И что за рабская готовность донашивать чужие, ставшие кому–то ненужными вещи? А вдруг оно ворованное? Или снято с убитого?

Шалаш испуганно перекрестился.

— Недавно в роще раздели нэпмана. Что, если это его пальто? Ты понимаешь, в какое поставишь меня положение, если на тебе опознает кто–нибудь свою вещь?

— Я ж того… не хотел, — засмущался Шалаш, поспешно снимая с себя приглянувшуюся одежину. — Так он же прицепился, как банный лист. Ну, хочешь я снесу его назад?

— Да нет, отнесу я его, пожалуй, сам, — возразил Степан, закуривая папиросу и заметно веселея лицом от какой–то, по–видимому, только что пришедшей в голову мысли. Потом он оделся и, завернув отцовскую покупку в мешковину, вышел из дому. Старый Журко видел в окно, как он положил сверток в бричку и, усевшись на сидение, что–то оказал ездовому. Тот сел рядом со своим начальником и взял в руки вожжи.

Спустя несколько минут бричка уже подкатывала к комиссионному магазину «Пиоскер и внук».

— Хвала всевышнему! — вскричал его владелец, выкатив глаза на старого знакомца. — Я уже и во сне не надеялся увидеть вас, уважаемый Степан Андреевич, дай вам бог всего, чего можно, и чуточку того, чего нельзя.