Терская коловерть. Книга первая. - [5]

— Еще не прошло три дня, хозяин дома, — проговорила она ворчливо. — Ребенок мал и слаб, на него нельзя смотреть.

— Э... — поморщился отец и, взяв гостя за плечо, повел его на улицу.

От яркого весеннего солнца Степан на мгновенье зажмурился. В нос остро ударил запах прогретой земли и оттаявших на солнце навозных куч.

— Смотри, Степан, — хозяин показал рукой на юг, — сегодня видны наши горы. Хорошая примета.

Действительно, в прозрачной голубой дали отчетливо вырисовывалась белая зубчатая гряда Главного Кавказского хребта, на котором особенно рельефно выделялась одна белоснежная вершина.

— Это Казбек! — с гордостью произнес Данел. Он резко повернулся к гостю, протянул руку: — Будешь крестным отцом моему сыну?

— Буду, — не задумываясь, ответил Степан и с размаху ударил ладонью но ладони будущего кума.

* * *

Верно люди говорят, что ремесло за плечами не висит, а ко времени пригодится. Поставил Степан к окошечку в уазагдоне пустой ящик, разложил на нем инструмент: «шилья-мылья» (по собственному выражению), молоток, нож да клещи, высыпал из мешка колодки, пододвинул к ящику обрубок дерева, и сапожная мастерская — вот она.

Застучал дятлом молоток в умелых руках: тук-тук, тук-тук. Как «тук» — так рублевок пук, как «два» — в карман упрячешь едва. Шутки шутками, а только стало чаще в сакле Андиевых пахнуть пшеничными пирогами, и если бы не Великий пост, можно бы и дзыкка из сыра и сметаны сварить, потому как хуторяне, хоть и жмутся, а все же оплачивают работу сапожника исправно: несут кто сыру кружок, кто сметаны горшок, кто фасоли миску, а кто и двугривенный выложит из заветного кошелька.

Афсин — хозяйка дома, — вначале хмурившаяся при виде квартиранта (чужой мужчина в доме, а у нее дочь на выданье), постепенно разгладила недовольные морщинки на переносице и теперь уже при встрече благожелательно, хотя и осторожно (бог знает, что у него на уме), улыбалась и подкладывала ему за обедом куски побольше.

— Этот русский принес в наш дом счастье, — торжественно сказал однажды Данел супруге, пряча за пазуху кусок чурека, прежде чем отправиться на вислопузом, отощавшем за зиму Красавце пахать землю под кукурузу и просо.

— Да продлит господь его жизнь — хороший человек, — согласилась Даки, придерживая рукой повод уздечки. — Одно меня только тревожит, солнце души моей: Сона уже невеста. Что скажут добрые люди? Лучше бы ему уйти в саклю Чора.

— Э... — поморщился Данел и, вскочив на спину пошатнувшейся лошади, нетерпеливо вырвал поводья из рук супруги. — Я должен нарушить слово и выгнать гостя, да? Пусть свернет себе шею тот, кто бросит худое слово в окно моей сакли.

И ускакал охлюпкой в поле.

А Степан стучал молотком, вбивая гвозди в изношенные сапоги хуторян и одновременно вбивая в свою память осетинские слова, произносимые заказчиками. Он уже знал, что чувяки, которые чаще всего приходится шить сельским жителям, называются ДЗАБЫРТА, что хворостяной амбар, обмазанный коровьим пометом и глиной, в который он перебрался с наступлением теплых дней из уазагдона — комнаты, называется КЪУТУ. Почти по-русски — ЗАКУТОК. Он узнал также, что у Сона, старшей дочери Данела, нет ни туфель, ни ботинок, а у Дзерассы, ее подруги, есть и те, и другие, И конечно же, он догадывался, как страстно должна мечтать девушка о подобной обуви.

А вот и она — легка на помине. Идет с ведром в руке, прямая, гордая — не шевельнет корпусом. Поставь ей на голову чашу с водой — не прольет ни капли. Она немного щурится от бьющего в лицо весеннего солнца и хмурит тонкие вразлет брови — княжна да и только! Если бы не выцветшее от долгой носки платье да не чувяки с торчащей из дыр соломой.

— Да райсом хорз, Сона [10], —сапожник показал в проеме закутка ершик светлых волос, приветливо улыбнулся.

— Да салам бира [11], — ответила девушка, лишь на миг повернув закутанное платком лицо в его сторону.

У Степана перехватило дыхание при звуке нежного, мелодичного голоса. Он хотел еще что–нибудь сказать девушке на ее родном языке, но почувствовал, что запас осетинских слов иссяк.

— Подожди, Сона! — крикнул он по-русски.

Сона приостановилась, быстрым взглядом окинула пространство за околицей — не видит ли кто, как она разговаривает с мужчиной.

— Мне нужно у тебя с ноги мерку снять. Зайди ко мне.

У Сона гневно сверкнули глаза.

— Бессовестный!

И она быстро пошла к колодцу.

Мастер вздохнул, пожал плечами, воткнул в каблук сапога гвоздь, ударил по нему молотком, но промахнулся и попал по пальцу: «Ах, черт!».

В это время на ящик с инструментом упала тень. Степан повернул голову — в дверях стоял Чора, маленький, круглый, как головка сыра, на которую зачем–то напялили лохматую папаху. Он был не в духе: брови нахмурены, губы поджаты.

— День твой да будет добрым.

Хозяин мастерской поднялся навстречу гостю. Пожав руку, предложил обрубок-стул. Но Чора замахал короткими ручками:

— Не надо, не надо. Сам сиди, дорогой. Я вот тут буду сидеть немножко, — и Чора, подвернув полу затасканной до дыр черкески, уселся на горбатый порожек.

— Почему такой сердитый? — поинтересовался хозяин закутка!

— Э... — отрешенно махнул гость рукавом черкески. — Друг обижал очень, чтоб ему зарезали собаку на его поминки.