Терская коловерть. Книга первая. - [14]

У Кондрата приоткрылся_рот от изумления: осетин, а как складно говорит по-русски.

— Над землею синей птицей летает ветер, который подчиняется одному только Галагону [15], он отделяет зерно от мякины и приносит с моря тучи с дождем. Пусть твой сын будет быстрый и свободный, как ветер. По земле течет любимый сын седого Казбека — Терек. Он вертит мельничные камни и поит на своем пути всех, кто хочет пить. Пусть твой сын будет сильным и добрым, как Терек. Да выпью я вместе с вином ваши болезни, за здоровье твоего сына, ма халар Кондрат, и пусть будет в его жизни столько горя, сколько останется вина в этом роге! — с этими словами Данел приложился к деревянному сосуду и оторвался от него лишь после того, как убедился, что из него уже ничего не прольется на бороду. — Уф! —вздохнул он облегченно и перевернул кружку вверх дном, показывая хозяевам, что она пуста и что отныне никакие беды не грозят новорожденному казачонку.

— Вот это по-казацки! — восхищенно крикнул Кондрат и влюбленно посмотрел на случайного гостя. — И выпил добре и тост сказал, будто песню спел. Я только один раз и слыхал, чтобы вот так красиво гутарили. Из ваших, из осетинов был, Гуржибековым звали. Хорошо стихи сочинял и на круглой такой балалайке играл, мандолиной называется. Убили его японцы под Санвайдзи, царство ему небесное, — Кондрат перекрестился и передал кружку Силантию.

Снова ударил колокол.

— На старом Успенском, — определил Силантий, прислушиваясь к звону и подставляя кружку под льющуюся из бочонка струю.

И тотчас же воздух над городом зазвенел десятками разноголосых колоколов — словно кто–то не слишком искушенный в музыке взмахнул невпопад дирижерской палочкой. Из собора разноцветной волной хлынул народ. Богомольцы, отирая платками, а то и рукавами пиджаков взмокшие, распаренные лица, вываливались из распахнутых настежь дверей и поспешно расходились в разные стороны: фу! Слава тебе, господи до чего ж хорошо и вольготно на улице!

— Как сазан икру пускает, — кивнул в сторону божьего храма Данел. От выпитого вина ему стало нестерпимо весело.

— Не кощунствуй, — угрюмо отозвался Силантий. — Лучше поспешите–ка к отцу Феофилу, покудова он не убег до дому.

— А и то правда, брат Данила, — поддержал Силантия Кондрат, — пойдем–ка договоримся насчет крестьбин.

— Пошли, пожалуйста, — вскочил на ноги Данел, с сожалением бросая взгляд на кружку.

Уже взойдя на паперть, Кондрат вдруг хлопнул себя по лбу ладонью и, сказав Данелу: «Ты иди, а я сейчас», поспешил в обратном направлении. Данел пожал ему вслед плечами и вошел в храм. В нем было жарко и душно. Суровые апостолы неприязненно смотрели на вошедшего с высоты царских врат: «Чего тебя снова принесла сюда нелегкая?» Толстый и лысый, как камбала, ктитор торопливо тушил свечи. У подножия иконы Моздокской божьей матери дьякон с псаломщиком пересыпали с огромного жертвенного блюда в холщовый мешок медь и серебро, оставленные прихожанами чудодейственной святыне авансом за прощение будущих своих грехов. Заметив вооруженного кинжалом горца, они подхватили увесистый мешочек и метнулись к правому притвору.

— Тебе чего? — спросил ктитор.

— Я к попу-батьке. Очень нужно, — ответил улыбкой на суровый взгляд церковного служителя Данел.

— Аль помирает кто? — высказал предположение ктитор, направляясь к двери служебной комнатушки, так называемой ризницы.

— Нет. Зачем помирает? — возразил Данел. — Совсем наоборот. Сын родился, понимаешь? Два сына: у меня и у него — товарищ там остался, — Данел ткнул папахой в сторону выхода. — Крестить очень надо, кунак.

— Только вас мне сегодня и не хватало, — проворчал церковный хозяйственник и пошел доложить священнику о непрошеных гостях.

Вскоре появился поп. Он уже успел снять с себя парчовое облачение и остался в синей шелковой рясе.

— Что ж ты, басурманин, в храм божий с кинжалом прешься, как какой–нибудь разбойник? — накинулся он на Данела, прокалывая его насквозь глазами-шильцами.

«Как на шампур насадил», —подумал Данел, а вслух сказал, нарочно ломая язык:

— Это, батька, форма такой, все равно как у тебя крест висит.

Стоявший поодаль ктитор фыркнул при этих словах, словно лошадь, которой попала в ноздри пыль.

— Что ржешь в божьем храме, каторжник? — метнул в его сторону гневный взгляд отец Феофил и снова набросился на осетина: — Сравнил, нечестивец! Крест — это символ веры Христовой, а кинжал — орудие смерти.

— Не сердись, батька, — смиренно попросил Данел, — у меня кинжал совсем-совсем маленький. Вон у него посмотри какой.

Священник оглянулся, следуя глазами за Данеловым пальцем: на левом притворе живописно красовался архистратиг Михаил в пурпурной кокетливой тунике и с огромным огненным мечом в руке.

— Уста твои суетное глаголят. Истинно сказал господь: «Глупый сын — досада отцу своему», — сморщился, словно от зубной боли, поп и перешел к делу: — Зачем пришел?

— Сына крестить привез.

— Угораздило же тебя на праздник. Приезжай в другой раз, сегодня не могу. Целый день на ногах, как проклятый. Спаси, Христос, — священник осенил себя троеперстием. — Вон даже голос потерял... Нет, нет, сегодня не могу. Ступай, сын мой, и да будет с тобой благословение господне.