Терроризм в российском освободительном движении - [85]

.

Таким образом, как бы ни были велики расхождения между собой различных течений российского анархизма, все они признавали, в той или иной форме, терроризм обязательным условием или, на худой конец, симптомом, революционной борьбы. Особенности анархистских теорий, а также «кадровый состав» анархистских организаций и групп обусловили то, что они оставили в истории революционного движения в России начала XX века наиболее кровавый след. Принеся, в свою очередь, наиболее многочисленные жертвы на алтарь терроризма.

V. Социал-демократия и терроризм

1. Проблема терроризма в марксистской литературе 1880—1890-х годов

Российские социал-демократы соотносили, по крайней мере поначалу, свою деятельность с теорией К.Маркса; среди различных направлений революционного движения в России социал-демократическое было наиболее теоретичным. Да и возникла русская социал-демократия скорее как продукт заграничного интеллектуального поиска, нежели как отражение реальных интересов определенной социальной группы или класса. Исходя из марксистского учения о классовой борьбе, роли личности в истории, российские неофиты марксизма не могли придавать террору значения решающего средства борьбы против самодержавия, не говоря уже об освобождении рабочего класса. В то же время работы и высказывания Маркса и Энгельса отнюдь не делали терроризм табу для русских революционеров; более того — симпатии «классиков» поначалу всецело принадлежали народовольцам.

В этом не было противоречия; признавая насилие «повивальной бабкой» истории, основоположники не зарекались от использования тех или иных его форм при определенных обстоятельствах. Поэтому они выступали против абсолютизации террористических методов борьбы и написали немало против «алхимиков революции», веровавших в террористически-заговорщические чудеса; использование террора определялось для них обстоятельствами места и времени; то, что было нелепо в Англии или Германии, могло оказаться эффективным в России на определенном временном отрезке.

Современный исследователь Ю.В.Степанов справедливо пишет, что многочисленные высказывания Маркса и Энгельса о терроризме «можно выстроить в два по сути дела взаимоисключающих ряда. С одной стороны яркая по форме, обильно аргументированная по содержанию, бескомпромиссная по стилю критика любых попыток узаконить террор в качестве вполне оправданного и необходимого средства революционной борьбы. С другой — не менее яркие и аргументированные высказывания в пользу революционного террора. И хотя при этом делается множество ограничительных оговорок... суть дела не меняется: налицо явная антиномия в истолковании сущности и предназначения революционного террора...»[585] Ю.В.Степанов определяет эту ситуацию как методологический тупик.

С нашей точки зрения, методологическое противоречие снимается, если рассматривать высказывания Маркса и Энгельса о революционном терроризме в связи с той конкретно-исторической ситуацией, по поводу которой они были сделаны. Поэтому признание ими народовольческого террора «исторически неизбежным способом действия, по поводу которого так же мало следует морализировать — за или против, как по поводу землетрясения на Хиосе»[586], характеристика основоположниками научного социализма народовольцев как людей дела, явное предпочтение ими народовольцев чернопередельцам и т.п. нисколько не противоречат их общесоциологическим взглядам, а дополняют их, свидетельствуя, правда, не столько о диалектичности мышления, сколько о революционном темпераменте классиков.

«Политическое убийство в России единственное средство, которым располагают умные, смелые и уважающие себя люди для защиты против агентов неслыханно деспотического режима», — писал Энгельс вскоре после начала террористической борьбы в России[587]. Он же в письме к В.И.Засулич от 23 апреля 1885 г., когда ни о каком революционном кризисе в России не могло быть и речи, высказал предположение, что «революция должна разразиться в течение определенного времени; она может разразиться каждый день. В этих условиях страна подобна заряженной мине, к которой остается только поднести фитиль. Особенно — с 13 марта (имеется в виду цареубийство 1 марта 1881 г. — О.Б.). Это один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему, находящуюся в более чем неустойчивом равновесии (пользуясь метафорой Плеханова), и высвободить актом, самим по себе незначительным, такие взрывные силы, которые затем уже будет невозможно укротить»[588].

Таким образом, первым русским марксистам нечего было стыдиться признания террора хотя и не важнейшим, но вполне допустимым способом борьбы. Другое дело, что впоследствии, по тактическим соображениям, по меньшей мере снисходительное отношение к террору Г.В.Плеханова и его соратников по группе «Освобождение труда» замалчивалось или даже напрямую отрицалось их последователями. Так, Ю.О.Мартов писал в начале XX века, когда в России началось возрождение терроризма, что русская социал-демократия «выросла и развилась в борьбе с тем направлением русской социально-революционной мысли, для которой всякая политическая борьба в России сводилась к террору»