Терроризм в российском освободительном движении - [69]

«Социалист, — писал Юделевский, — только в определенных общественных условиях становится террористом. Но раз он им становится, он необходимо должен действовать так, чтобы средство могло вести и действительно вело его к цели... террор надо делать как следует, или вовсе его не делать... нельзя террор делать вполовину». Результатом же «гомеопатического применения» террористической тактики может быть то, что многочисленные жертвы окажутся напрасными и все придется начинать сначала, в гораздо менее благоприятной обстановке.

Причины недооценки партией террора Юделевский усматривал в эклектичности ее идеологии, соединявшей народничество и марксизм, «со всеми пережитками идеализации масс и исторического процесса». Назвав подобные теории невежественной схоластикой, он напомнил о роли организованного революционного меньшинства, сознававшегося народовольцами, и преданного забвению их последователями, чересчур оглядывавшихся на вошедших в моду социал-демократов; настолько, что временами трудно стало различать между ними разницу[478].

Юделевский предупреждал об опасности отказа не только от терроризма, но и от революционной идеологии и тактики вообще. Впрочем, для него единственной реальной революционной тактикой оставался терроризм. «Валаамовы ослицы» антитерроризма хотят стать «такою же партией, как иные прочие», предупреждал он. — «Некоторые из них хотят заменить террор участием в 4-й Думе. Идет, грядет воинствующий культурник». Итак, для крайних левых в партии эсеров отказ от терроризма означал превращение революционеров в культурников, подобно тому, как это случилось после разгрома «Народной воли» в 1880-е годы[479].

Другой известный партийный публицист, входивший одно время в эсеровский ЦК, Е.Е.Колосов, также высказывал опасения относительно возможного увлечения партии «парламентаризмом» за счет терроризма: «Судя по той легкости, — писал он в том же 1911 году, — с которой ныне у нас даже нашими официальными руководителями "ликвидируются" даже такие органические части нашей тактики, как, например, террористическая борьба, вне которой не может быть партии социалистов-революционеров, и, напротив, судя по той готовности, с которой эти стороны нашей деятельности заменяются "парламентаризмом" в лице IV Думы.., — судя по всему этому, партии социалистов-революционеров предстоят в ближайшем будущем горькие дни тяжелых испытаний»[480].

Колосов открыто декларировал, что выступает «в защиту старых позиций» (подзаголовок его статьи об отношении к Думе) и находил необходимым «перенести террористическую борьбу в низы общественной жизни». Т.е., сделать как раз то, в чем многие деятели партии видели причину дискредитации террора. «Это не потому, — разъяснял Колосов, — что я желал бы оставить верхи неприкосновенными. Это потому, что и террористическую борьбу нам нужно начинать в известном смысле сначала. Нам нужно снова пройти тот путь, который мы прошли раньше, от нас требует этого и общее состояние страны, и положение партийных сил»[481].

Однако нельзя было дважды войти в одну и ту же воду. Это все-таки поняла часть эсеровских лидеров. «Правые», получившие по названию единственного ими выпущенного номера журнала «Почин» наименование «починовцев»[482] (В.И.Ленин прозвал их «эсеровскими меньшевиками»), пересмотрели ортодоксальное отношение к террору. В редакционной статье первого номера журнала говорилось: «Новые формы жизни порождают новые методы деятельности. Они же делают ненужными многие из старых. Одним из таких методов необходимо признать политический террор. Историческое значение политического террора не может быть оспариваемо. Возобновленный в канун революции, он будил политическое сознание. Террористические удары сливались с возрастающим гулом надвигающегося народного движения. Во время открытого столкновения он развивался и шел вместе с массовым напором. Так было. И так может быть снова в момент взрыва. Но не так обстоит дело теперь. Террор не может теперь играть своей прежней политически-воспитывающей роли, ибо та сознательность, которую могла дать примитивная пропаганда путем террора, уже имеется и не отсутствие сознательности обусловливает современную реакцию. Террор теряет и свое возбуждающее значение, ибо революционное движение в стране далеко еще не достигло той степени напряженности, когда единичные революционные акты могут способствовать переходу накопившейся революционной энергии масс в действенное состояние»[483].

Несмотря на то, что «Почин» признавал террор нецелесообразным только для «настоящего времени», но отнюдь не отказывался от него принципиально, взгляды «починовцев» по вопросу о терроризме, также как и их «ликвидаторские» идеи об участии в ГУ Думе подверглись критике на страницах «Знамени труда»[484] и не были приняты большинством партии.

В партии, по крайней мере на страницах эмигрантской периодики по-прежнему преобладали иные взгляды на террор. «Знамя труда» в начале 1912 г. с удовлетворением отмечало, что в социал-демократическом «Форвертсе» в статье «Возрождение политического террора в России» (так германские социал-демократы оценили убийство Столыпина, знаменовавшее не возрождение, а закат терроризма) ничего специально не говорится против террора. Далее следовала очередная апология актов центрального террора, которые «как никак... наиболее громки, наиболее волнуют и потрясают всех. Они слышны повсюду и если они намечены и проведены удачно, если они понятны массам и действительно отвечают оскорбленной совести и попранному достоинству трудового народа, то их влияние, при самой неблагоприятной (для революции) политической конъюнктуре, не может не быть огромно и благодетельно. Быть может, оно не проявится в немедленных действиях.