Терроризм в российском освободительном движении - [10]

***

Автор выражает искреннюю благодарность за содействие в работе директору архива Гуверовского института д-ру Е.Даниелсон, за помощь в подборе иллюстраций — Г.С.Кану (Москва) и Р.Сквайерсу (Гуверовский архив). Автор признателен также Совету по международным исследованиям и научным обменам (IREX), благодаря гранту которого стала возможной работа в американских архивах, и Российскому гуманитарному научному фонду, чья финансовая поддержка сделала возможным издание этой книги.

I. Идеология терроризма: 1860—1880-е

1. Истоки: 1860-е

В начале было слово. Слово, а точнее, несколько фраз, были написаны весной 1862 года в камере Тверской полицейской части студентом Московского университета Петром Зайчневским. Будучи арестованным за крамольные мысли, изложенные в перехваченном полицией письме к товарищу, он «на досуге», благо, что условия заключения не отличались строгостью, составил прокламацию «Молодая Россия». В ней впервые в России убийство открыто признавалось нормальным средством достижения социальных и политических изменений. «Мы изучали историю Запада, — писал Зайчневский, — и это изучение не прошло для нас даром; мы будем последовательнее не только великих революционеров 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах»[50].

Был определен и первоочередной объект террора:

«Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная и демократическая республика русская!» двинемся на Зимний дворец истреблять живущих там. Может случиться, что все дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т.е. какой-нибудь сотни, другой людей...»[51] В другом месте автор «Молодой России», указывая на связь царя с «императорской партией», угнетающей народ, замечал: «Ни он без нее, ни она без него существовать не могут. Падет один — уничтожится и другая»[52].

Психологические и логические основы идей «Молодой России», в общем, понятны. Это юношеский максимализм, сохранившийся, впрочем, у автора прокламации до вполне зрелого возраста и внешняя простота решения вопроса о власти в самодержавном государстве, где власть монарха кажется абсолютной и физическое устранение ее носителя должно привести, на первый взгляд, к разрушению политической системы в целом. Хотел бы подчеркнуть, что для Зайчневского террор — отнюдь не самодовлеющее средство борьбы, это скорее неизбежный фрагмент при захвате власти и, если потребуется, действенное средство для ее удержания. В контексте «Молодой России» фраза о том, что при «падении» царя уничтожится и «императорская партия» кажется оговоркой или «проговоркой». Но «проговоркой» весьма многозначительной.

Очень скоро другие люди, настроенные столь же радикально, как якобинец Зайчневский, не без влияния «Молодой России» или вовсе без этого влияния, развивая взгляды о необходимости истребления политических противников или придя к этим взглядам самостоятельно, создадут целую систему идеологического обоснования терроризма и, что самое существенное, перейдут от теории к практике в невиданных еще в мировой истории масштабах.

Соблазн террористической идеи, кроме того, что ее реализация, казалось, вела кратчайшим путем к цели, заключался еще и в ее своеобразной «гуманности». С одной стороны, истребление «сотни, другой» людей, а с другой, если придется издать крик: «В топоры!» – «...тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по городам и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами!»[53]

«Молодая Россия», как это нередко бывало с ультратеррористическими воззваниями, сыграла наруку прежде всего реакционным элементам в правительстве и сторонникам полицейско-репрессивных мер для подавления общественного движения. «Молодую Россию» связали с петербургскими пожарами 1862 года — в поджогах молва обвиняла студентов — и рептильная пресса[54] «выжала» из нее максимум возможного. Немалым подспорьем стала она для деятелей III Отделения и иже с ними. А.И.Герцен писал об известном теоретике и практике «шпионства» И.П.Липранди, отставленном было от дел: «Для него "Молодая Россия" — точка опоры, и он поплелся устраивать свою карьеру да поправлять свои дела»[55].

Герцен считал, что «Молодая Россия» «вовсе не русская, это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции...» В настроениях «Молодой России» он усмотрел влияние романтической литературы: в ней «столько же Шиллера, сколько Бабефа»[56]. В общем, Герцен отнесся к прокламации и ее неизвестным ему авторам снисходительно:

«все это страшное дело, поставившее Российскую империю и Невский проспект на край социального катаклизма, разорвавшее последнюю связь между хроническим и острым прогрессом, сводится на юношеский порыв, неосторожный, несдержанный, но который не сделал никакого вреда и не