Территория тьмы - [65]

Он не зря торопился. Когда мы добрались до места очередного лагеря, там уже было столпотворение. На скалистых берегах бурной горной речки уже сидели, выстроившись в ряд, паломники и справляли нужду: скоро все подступы к воде будут загажены. Сотни пони, с которых сняли поклажу, бродили, стреноженные, по горным склонам и щипали травку, если где-то ее находили; некоторым животным предстояло погибнуть во время этого восхождения. Вечерний свет вызолотил три снежных вершины над Шешнагом; он прорвался через дым, который, поднимаясь над лагерем, преображал палатки в широко раскинувшуюся невысокую горную цепь, чьи белые вершины одна за другой растворялись в вечернем тумане; он падал на садху, которые уселись в два длинных ряда (пунктирные линии из ярких шафранных и алых пятнышек), которых кормили за счет кашмирского правительства на открытой поляне, заботливо уберегаемую от нечистот. Этих садху собрали со всех концов Индии, и их угощение, по-моему, служило своего рода рекламной акцией Департамента туризма: официально все мы значились «туристами и паломниками».

Азиз не прекращал жаловаться на беглого гхора-уоллу. Я сознавал, что он избрал меня орудием своей мести, и сам не понимаю, почему не воспротивился. Его жалобы и мольбы утомили меня, и после обеда я позволил ему повести меня через темный, холодный лагерь, мимо натянутых веревок, поблескивающих ручейков и бог весть каких еще опасностей, к палатке одного из государственных чиновников, сопровождавших паломников. Я познакомился с ним накануне, в Чанданвари, и теперь он тепло приветствовал меня. Я порадовался — и за Азиза, и за самого себя — этому доказательству моего влияния. Азиз вел себя как человек, уже получивший удовлетворение. Он уже не был заводилой — всего лишь моим почтительным слугой. Встревая в разговор, он выставил меня потерпевшей стороной, одураченным туристом, — а потом удалился, предоставив мне самому выпутываться из положения. Моя жалоба прозвучала несмело. Чиновник сделал себе пометки. Мы потолковали о том, как трудно организовать такое паломничество, и он угостил меня чашкой кофе от Индийской кофейной биржи.

Я сидел в палатке Кофейной биржи и пил кофе, когда туда вошла высокая белокожая девушка необычной наружности.

— Привет, — поздоровалась она. — Меня зовут Ларэйн.

Она оказалась американкой; сказала, что очарована йатрой — паломничеством. Она так и сыпала словами на хинди.

Она показалась мне привлекательной. Но мне уже порядком надоело встречать американцев в самых невероятных местах. Было забавно — и снисходительно — думать, что некоторые из них — шпионы ЦРУ или еще каких-то там служб. Но уж слишком их было много. Напрашивалось более правдоподобное объяснение: они принадлежали к новому типу американцев, чья привилегия состояла в том, чтобы разъезжать по разным мировым трущобам и периодически побираться, получая персональное возмещение за национальную щедрость. Представители этого типа попадались мне в Египте, где они разыскивали Александрию Лоренса Даррелла, жили на несколько пиастров в день, питались фулем[49] и охотно принимали любые проявления восточного гостеприимства. Однажды в Греции я целый день кормил бесстыжего попрошайку, «учителя», который заявил, что никогда не ест в ресторанах и не ночует в гостиницах: «Пока есть двери, куда можно постучаться, я стучусь». (Он почти наверняка был шпионом — и во мне тоже заподозрил шпиона. «Почему это, — сказал он, — в любом Богом забытом месте, куда бы меня ни занесло, я обязательно натыкаюсь на индийцев?») В Нью-Дели я встретился с этим типом в самой развитой его форме: это был неисправимо тучный «ученый-аспирант», который в течение шести недель квартировал в доме у совершенно чужого человека, с которым случайно познакомился на свадьбе. Индия, величайшая из трущоб мира, обладала дополнительной притягательностью: «культурное» смирение было сладким, но смирение «духовное» еще слаще.

Так вот: Нет, сказал я, я совсем не очарован йатрой. По-моему, йатри не имеют ни малейшего представления о гигиене: они загаживают каждую реку, к которой мы подходим; мне жаль, что они не следуют совету Ганди, который говорил о необходимости маленькой лопатки.

— Тогда тебе не нужно было идти вместе с ними.

Это был единственный возможный ответ — и возразить на него было нечего. Негодование заставило меня говорить глупости. Решив направить разговор в более привычное русло вопросов и ответом, я стал расспрашивать девушку о ней самой.

Она рассказала, что приехала в Индию на две недели — а осталась надолго. Она уже провела здесь полгода. Ее притягивала индуистская философия; после йатры она собиралась пожить некоторое время в ашраме. Она была искательницей.

У девушки были высокие скулы и тонкая шея. Но ее худоба таила и телесные сюрпризы: грудь была красивой и полной. Я подумал, что обладательница такого тела вряд ли долго будет оставаться искательницей. Но при свете газовой лампы я разглядел в ее глазах какую-то неуверенность. Мне почему-то показалось, что за плечами этой девушки — семейные неурядицы и тяжелое детство. Этот взгляд, и еще некоторая грубость кожи, добавляли ее красоте какую-то тревожную ноту.