Территория отсутствия - [16]

…Дом встретил хозяина полным разгромом, точно здесь пронеслось стадо разъяренных слонов. В спальне — развороченная постель, на полу гостиной — одежда, щедро политая коллекционным вином, тут же валяются пустые бутылки, в кабинете — ворохи деловых бумаг, обрывки рабочих записей, книги, оголенными страницами вверх, в столовой — черепки битой посуды, в кухне — опрокинутые кофеварка и чайник. Он вернулся в гостиную и заметил то, что на общем разгромном фоне не сразу бросилось в глаза — пришпиленный к спинке любимого кресла лист, где черным по белому накарябано: «Ненавижу тебя, будь ты проклят!» Восклицательный знак продырявил бумагу, как будто автор лаконичного проклятия за что-то ей мстил. Геннадий опустился в кресло с машинально зажатой в руке запиской, тупо уставился на затоптанные рубашки и пиджаки вперемежку с брюками, отбросил ногой влажный скомканный свитер, потянулся к телефону, передумал, откинулся в кресле и устало прикрыл глаза…

В институт семнадцатилетний Гена поступил вопреки желанию отца, мечтавшего видеть сына в офицерских погонах. Именно тогда между ними случилась первая крупная ссора. Отец никак не хотел понять, что с генами не всегда передается призвание к родительской профессии. Родство родством, а дорога у каждого должна быть своя. Дорог семья полковника бронетанковых войск исколесила немало. После последнего переезда, когда в старой школе остался лучший на свете друг, а новая приняла провинциала с презрением и насмешкой, у подростка выработалась стойкая ненависть к переменам вообще.

Болезненная реакция на новое породила интерес к старине. Решив, что лучше рыться в архивах, чем скакать блохой по стране, школьный выпускник отнес документы в историко-архивный институт. Учиться было легко, любопытно, весело, и скоро первокурсник Козел стал одним из лучших студентов, а фамилия, служившая раньше предметом издевок, теперь произносилась другими с уважительной интонацией. Так, в упоении прошлым и легком презрении к настоящему пролетели пять лет, в начале шестого учебного года толковый студент сменился аспирантом. Все гляделось вполне предсказуемым, но, как это часто бывает, дальнейшую жизнь перевернул тот, кто казался гарантом стабильности. Научный руководитель Геннадия, умница и знаток старины, каких поискать, вдруг увлекся политикой. Обсуждение с любимым учеником смутного времени на Руси все чаще заканчивалось разговорами о сегодняшней смуте в партии и стране. В результате, молодой историк окончательно понял: жить прошлым невыгодно, неинтересно. Если хочешь чего-то добиться, нужно быть с теми, кто рвется хозяином в завтра. Аспирант стал тенью своего профессора, который был не просто знаком с такими людьми — стоял с ними рядом, плечом к плечу. Знакомство с самым ярким из них помогло сделать окончательный выбор, август девяносто первого убедил в верности этого выбора. Геннадий бросил аспирантуру и с головой окунулся в политику. В середине девяностых разочарованный, усталый учитель вернулся на кафедру, а его аспирант утвердился в Государственной Думе. Независимый депутат старательно «думал» за своих избирателей второй срок подряд и к третьему подходил с надеждой на повторение приятного результата. Умный, надежный, успешный — он был у всех на виду, являя собой образец мужчины, рядом с которым будет счастлива стать любая женщина. И наивные жертвы удачного имиджа останавливались, чтобы через какое-то время снова одиночкой следовать дальше. Первый брак продлился полгода, второй — вдвое дольше, третий загнулся сразу, спустя всего месяц, видно, добрачная дистанция оказалась чересчур длинной и вымотала обоих, напоследок «подбодрив» одного проклятием от другой. Приученный в свое время устанавливать причинные связи исторических фактов, Геннадий пытался сейчас понять, в чем причина его семейных провалов. Факты связывались легко, но вывод напрашивался такой постыдный, что признавать его даже перед собой совсем не хотелось. Он бы и не признал, когда бы не пара случайных встреч и этот погром. «Аналитик» поднялся из кресла и, шагая по одежде, как по осенней листве, прошел в кабинет, где в нижнем ящике книжного шкафа хранились старые фотоальбомы. Нашел нужную фотографию, вернулся в гостиную, отыскал в баре чудом уцелевшую початую бутылку, плеснул из нее в бокал, удобно устроился в кресле и, поцеживая коньяк, уставился на снимок двадцатидвухлетней давности. Серьезные лица выпускников, улыбающаяся директриса вверху, химичка, математичка. И еще одна, та, из-за которой все неприятности. Ольга Ивановна Высоцкая, учительница английского языка, пропоровшая его жизнь так, что не сшить никакому времени…

Они оба были чужаками, она — в учительской, он — в классе. О ней судачили коллеги, его в грош не ставили одноклассники. Ей в мае исполнилось двадцать три, ему в апреле — семнадцать. Он зубрил английский, как проклятый, а получал из жалости тройки, потому что немел, когда натыкался на странный взгляд, о разгадке которого даже боялся подумать. Бывший троечник вспомнил то февральское воскресенье, когда случайная встреча в метро стерла различия между ними и со стороны могла показаться, что увлеченно болтает молодая беспечная пара, которой без разницы, о чем говорить, куда и как ехать — только бы вместе. Может, тот день стал началом? А может быть, вечер, когда, сунув букетик гвоздик в дверную ручку и нажав на звонковую кнопку, он трусливо метнулся к лестнице, затаился там, точно вор, моля о хозяйском отсутствии. Молитву услышал не Бог, ушлый черт, нагло укравший в ту минуту мозги. Дверь открылась после второго звонка, зашуршал целлофан, и мягкий голос негромко позвал: «Гена!» Гена с восторгом вжимался в обшарпанную стену, никакая сила не могла бы сдвинуть его с места. «Гена, — повторилось опять, — я знаю, это вы. Пойдемте чай пить». В ответ — ни звука. Затем прозвучало «спасибо», хлопнула дверь, и наступила полная тишина. От этой тишины до сих пор лопаются барабанные перепонки.