Терракотовые сестры - [69]

Казакова решила сделать вид, что ничего не замечает в этой парочке, но кайф из вредности поломать: в войне и в любви все средства хороши… А потому бухнулась бесцеремонно животом на колышущийся ковыль, подперла ладонями подбородок и самым невинным голосом спросила:

– Асит, как же ты пойдешь, ты же ранен? – Машка томно тряхнула волосами и повернулась на бок. В платье это, наверное, не очень изящно получилось, но эффект произвело нужный – эти двое отлипли друг от друга. – Болит еще? – Казакова протянула руку, чтоб коснуться мужчины, но тот отпрянул.

– Не надо, девочка.

– Маша, соблюдай приличия! – строго сказала Мэй. – Хочешь помочь – отдай нашему проводнику своего коня, раз ты такая умная и заботливая.

– Ты вылечила меня, Мэй, – Асит прикрыл рукой бурую прореху в халате, – и конь у меня есть. Нам в путь пора.

– Что, и нога совсем не болит? – удивилась Казакова.

Тот посмотрел непонимающе и направился к лошадям, мирно пасущимся в стороне. Но он явно хромал, причем именно на ту ногу, которую поранила девушка. Крепенькие коренастые лошадки степняков отпрянули, резко заржали, когда Асит проходил мимо. Но сам он проследовал мимо к лежащей в пене кобыле. Та тут же встала, такая же взмыленная, с выпавшим набок языком, выпученными глазами, на нее было неприятно смотреть. Но она покорно подставила спину седоку. А когда все трое медленным шагом пустили коней по степи в сторону заходящего солнца, репортерским взглядом Казакова зацепилась на то, что белая кобыла Асита не сгоняет мух хвостом. Те роем сидят на ней, как на падали. И всадника это тоже не раздражало почему-то. Сначала Маша списывала такую странность на разницу в требованиях к гигиене, но потом из ноздри лошади вылез червяк.

Разговор тоже не развеял странностей. Особенно когда Асит сказал, что видел свою мать последний раз двадцатого июня.

– Так, кажется, исчисляют дни в ваших краях, – и он впервые с нежностью посмотрел на Машу. И тут же помрачнел: – Мы нехорошо с ней расстались. А ты в степном платье совсем девочка. – Голос мужчины снова потеплел.

– Спасибо, папочка! – недовольно фыркнула Казакова. Она бы хотела услышать другое. – Но вот ведь совпадение! – изумилась Маша. – Я сюда попала тоже двадцатого июня. Вчера. Похоже, это какое-то волшебное число. Или нет, просто скоро день летнего солнцестояния и все смешивается тут и там. – Для самой себя Маша решила, что несет всякую чушь, чтоб привлечь внимание Асита. Ну, или, по крайней мере, отвлечь его от Мэй. Из вредности. Из ревности. Ибо все знают, что женщина – существо мелочное и мстительное. «Хм, а я ведь себя никогда не ощущала более женщиной, чем здесь, сейчас, в этом странном магическом мире. Рядом с этим диким молчаливым кочевником. От него исходит что-то не поддающееся логическому осмыслению. И словно стопор какой-то стоит одновременно…» Пришибленная собственными выводами, Казакова замолчала.

И молчала нереально долго для самой себя: до вечернего привала.

Гору Богда еще было видно на далеком восточном горизонте. Но все, что связано с ней, казалось уже сном. Трое спешились. Асит велел не разводить пока огня, а сам ушел добыть что-нибудь к ужину. Его странная лошадь прошла несколько шагов и встала, как вкопанная, не шевелясь. Кони женщин сторонились ее и фыркали негодующе всю дорогу, а теперь просто держались подальше, тревожно кося глазом в ее сторону, то и дело оглядываясь, поднимая голову от сочной травы.

– Маша, – окликнула задумавшуюся девушку Мэй, – тебе надо вернуться к соленому озеру. Найдешь дорогу сама? Тут трудно заблудиться: держи путь к горе или пусти коня вскачь – лошадь степняков должна сама вывести тебя к стойбищу.

– С чего бы это? – оторопела Казакова. – Решили от меня отделаться? Я вам мешаю любезничать?

Мэй и бровью не повела. Китайская кукла в синем одеянии со своим каменным мечом невозмутимо-кротко восприняла бурю русских эмоций.

– Маша, тебе надо уходить. Асит не человек, и я думаю, даже не живой. Он заведет нас в глухую степь и попытается прикончить. Или съесть наши души. Или что там еще делают колдуны с жертвами.

Девушка решила, что названая сестрица сдурела от ревности. Но та продолжала:

– Он все время пытается нас поссорить между собой, то приближая, то удаляя от сердца. Может быть, его план – чтобы мы перебили друг дружку. Или просто на ссоры полюбоваться. А ты так легко поддаешься. Как маленькая девочка ревнуешь. Борешься за внимание.

– Вот не надо мне тут переходить на личности! – взвилась было под облака Казакова. Но осеклась. Мэй точно поставила диагноз ее чувствам…

…Косматая ведьма шулмас довольно заворчала во сне. Младенец в железной люльке тоже похрюкивал, выставив чешуйчатую пятку. Мать его, чернолицая зубастая тощая дылда с ослиным хвостом на затылке, захрапела сразу же, как только мужчина слез с нее. Стоглавый черный мангус, муженек, уже давно не почитал жену своим вниманием, вот и сейчас где-то шляется или дрыхнет в канаве, свернувши в косы сотню своих блестящих шей. А этот неживой чужой колдун знал, что надо делать. Колдун. Как есть колдун! Почему ведьма не почуяла его силу, как только он отодвинул полог их кочевой юрты?