Терракотовые дни - [53]

— Дежурный меня выпустит? — спросил он, стоя у порога.

Ланге кивнул. Бойко он проводил до лестничной площадки, затем смотрел, как тот спускается по лестнице. Слышал шаги, слышал, как за Владимиром закрылась дверь.

Затем пошел обратно. Но не зашел в комнату, дошел туда, где коридор обрывался на полуноте.

Немного постоял над обрывом. Город был где-то там, внизу, скрытый в темноте.

Ланге подумал о чем-то своем, затем расстегнул штаны и уподобился скульптуре известной, хотя и неприличной[28]. Мог бы пойти в туалет, но ночью он всегда приходил сюда, для того, чтоб почувствовать себя сильней.

Это была, конечно, не вершина мира, но чем-то напоминало…

* * *

А Бойко шел назад, по уснувшему городу.

Но на Итальянской его догнал трамвай. Бойко запрыгнул на подножку.

— Куда едем?.. — спросил он.

— А тебе куда надо? — вопросом на вопрос ответил вагоновожатый.

— На Кантемировку…

— Ну, значит, поедем на Кантемировку. Садись!

Бойко сел на сиденье справа, у окошка. Кроме него в салоне никого не было. Он постарался вспомнить, когда последний раз ездил трамваем — получился конец июня, когда он ехал в военкомат…

Этот трамвай был нелогичен, неуместен, а потому и прекрасен.

И трамвай ехал, грохоча на стыках, позвякивая колоколом. Ехал с ярко освещенным салоном, хотя вокруг стояли спящие дома, уличные фонари, выключенные из соображений не то светомаскировки, не то из экономии.

Трамвай шел на запад, скоро он перевалил через мост над рекой Галькой и въехал в Кантемировский район, на Кантемировку.

Но никто тот трамвай не видел — некому было. И, расскажи жителям города, что ночью улицами колесил настоящий трамвай, никто бы и не поверил.

Но звон трамвайный врывался в их сны, им снилось, что за окнами весна, мир… Что завтра на работу, а этот дурацкий трамвай не дает спать…

Спокойного сна…

У оружейника

У города Миронова было множество пригородов. Их названия особой оригинальностью не отличались — Новоселовка, Волонтеровка, Черемушки, Пятихатки. Еще вокруг города в старые времена появилось множество греческих выселок. Молодые переселенцы свои новые городки именовали совсем так же, как назывались города, в которых они родились: Феодосия, Керчь, Крым.

Хуторки разрастались, становились селами. Рос и город, то и дело включая в свои границы то один, то другой поселок.

Но имена районов оставались неизменными, если только их не переименовывали в имя какого-то руководителя партии или, что обидней, в честь какого-то юбилея.

Где-то посредине меж Мироновым и Новой Феодосией еще до революции выбрали место для свала отходов металлургии — шлака. На шлаковую гору, с завода, где-то раз в три часа ходили составы. Расплавленный шлак сливали, даже днем зарево было видно за десяток километров, а ночью оно и вовсе отражалось в небесах, казалось, облака наполнены огнем, они горят.

Рельсы проложили чуть дальше и замкнули в кольцо под Новой Феодосией. В поселок стала ходить "кукушка" — пригородный поезд в четыре вагона и с локомотивом — паровозом-танком.

Когда немцы вошли в город, путь оказался разрушен в трех местах — два раза по полотну отбомбился пикирующий бомбардировщик, да при отступлении успели взорвать мост над шоссе. Еще в одном месте немецкие саперы нашли фугас — вытащили его "кошкой" и рванули в овраге.

Но, восстановив полотно, немцы его использовать не стали — шлак сваливали на заводском пустыре, благо объемы были поменьше, чем до войны, да и варили так, что в шлаке металла не оставалось.

Соответственно, вагоны "кукушки" остались на запасном пути, возле самого заводского забора.

И если поезда не ходили вовсе, то путь остался.

Кроме железнодорожного полотна к Новой Феодосии вело три автомобильные дороги, но все они после дождя превращались просто в болото. Средняя, к тому же, петляла через сады, кои охраняли стаи одичавших собак. Даже днем ею пользоваться было страшно.

Железная дорога шла по насыпи и всегда оставалась сухой да безопасной.

Колесник вышел по ней в сумерках, планируя к темноте быть в Феодосии. Шел, перекинув через плечо пиджак и надвинув кепку на затылок, — будто рабочий возвращался домой, пройдя ту заводскую проходную.

Но, дойдя до Феодосии, в поселок входить не стал, а, пройдя мост, тут же свернул на Набережную.

Впрочем, только того и названия, что улица называлась Набережной. А так — дорога, местами совмещенная с пляжем, дома только с четной нумерацией.

А еще речка степная, медлительная, и берега, изрядно поросшие камышом. Лягушки да гуси.

Влюбленные здесь, правда, тоже ходили — но и любовь в подобных местах совершенно иная, нежели в городах с реками, берега которых забраны в каменную броню.

Здесь, если девушку пропускали вперед, то только для того, чтоб осмотреть ее со спины. И ниже спины.

Никого не встретив, Колесник прошел вдоль берега и, перепрыгнув канаву, подошел к нужному двору.

Закрывшись за ним, скрипнула калитка. Колесник на четверть минуты остановился — петли на калитке, вероятно, не смазывали специально, чтобы хозяин смог услышать о появлении гостя.

Колесник знал, что чуть дальше, в бузине, был перелаз через забор, но, вполне возможно, что хозяин там поставил противопехотную мину.