Терракотовые дни - [35]

Война и голуби

Почему-то воры любят голубей.

Не только воры и не только голубей, но факт остается фактом. И иной вор говорит: вот уйду я на покой, куплю домик, заведу голубей, построю голубятню, чтоб, значит, с насестом, чтоб шпанцири были, монахи, сороки, тучерезы…

Но жизнь воровская — взбалмошная, непоседливая. Ни тебе пенсии по выслуге лет, ни оздоровления по путевке профсоюза. Мотает как щепку в проруби: города, вокзалы… Бывает только запрут в места отдаленные, в профилакторий со строгим режимом…

На базаре, за трамвайной линией собирались голубятники — приносили лукошки со своими питомцами, стояли часами, обсуждали что-то. Иногда мальчишки покупали у них голубков, но часто старые голубятники уходили с базара, лишь обменяв своих голубей на других, довольно похожих. Зачем? Отчего? Где логика-то?

И вроде бы птица обыкновенная — не самая красивая, не самая сильная, не мясная почти, яйценоскость тоже так себе.

Но любят их. То ли за нрав спокойный, за их курлыканье — очень, знаете ли, нервы успокаивает. А, может, все дело в том, что голуби домой завсегда возвращаются.

Немцы голубей невзлюбили по той же причине — всегда они летят домой. Только вот кто знает, где их дом?..

Поэтому, по пролетающим голубям стреляли, затем проверяли — ничего ли не примотано к лапкам. Да что там голуби — даже простые пчелы довольно долго были под подозрением.

И голубятни уходили в подполье: клетки с голубями прятали в курятники, рубили высокие мачты с насестами.

И дело даже не в немцах.

Голубь — птица неповоротливая, доверчивая. Можно было бить ее из рогатки. Или даже, поманить ее «Гули-гули», а потом угостить ее куском кирпича. А что? За месяцы войны народ изголодался: голубь сойдет для бульона.

Потому Серега дом голубятника искал долго. Эту часть города он знал неважно и ориентировался по этажерке антенн какого-то радиолюбителя и по высокому насесту голубятни. Теперь их не было.

А все же стоило бы найти эту улицу, этот дом. Еще бы неплохо, чтоб хозяин был жив-здоров, и, что немаловажно, — в хорошем настроении.

Серега всерьез думал, а не отложить ли визит на послеобеденное время, чтоб уж точно не разбудить человека. Но решил иначе: время не ждет. Да и кто его знает, какой график дня у смотрителя: может, он всю ночь не спал, может, напротив, после обеда завалится отдыхать или вовсе куда-то уйдет.

На местном жаргоне воровские почтовые станции именовались «дорогой», ну а живущие при ней, как водится, смотрителями, смотрящими за дорогой. Они не ходили на дело, кормились с общака. Порой у них собирались граждане бандиты, пили самогоночку да под домашний огурчик, слушали на граммофоне пластинки Петра Лещенко, привезенные контрабандой. За стол, порой, садились враги. Иногда становились врагами во время застолья, но существовал закон — с оружием к Смотрителю не заходить, тем паче, счеты на его земле не сводить, чтоб не подставлять.

Работа станции «дороги» была тайной даже для иных воров. Смотрящий держал в голове карты всех соседних узлов, основные направления. И изыми одного Смотрителя из обращения — в Дороге образуется брешь километров в сто, письма пойдут кружным путем, не говоря уже о том, что из какого-то города сообщение можно будет отправить только легальным способом.

И вот, наконец, после получаса поисков, Колесник постучался в неприметную калитку. Стучался громко, железным кольцом об железную же пластину. Вероятно, грохот перебудил всех в округе, но к Сереге никто не вышел.

— Хозяин! — крикнул Серега. — Хозяин, твою мать!!! Петька, просыпайся!

После минут пяти крика хозяин, действительно, вышел: прямо в кальсонах, в галошах на босу ногу. Было видно, что его только разбудили: он щурился от дневного света, глаза были заспанные.

Подошел к калитке, посмотрел за нее, отбросил крючок и, не говоря ни слова, развернулся и пошел к хате.

Серега зашел во двор, закрыл за собой калитку и тоже направился в дом — разговор предстоял приватный.

— Ты чай будешь? — спросил Смотритель.

— Нет, спасибо… Я не чаевничать пришел.

— Ну оно понятно. Если бы ты разбудил меня, чтоб чаи гонять, я бы, вероятно, тебя придушил.

Это было немного грубо, но Колесник счел за лучшее не заметить грубость:

— Мне надо отбить послание Великому Гусю. Знаешь такого?

Смотритель кивнул:

— Ты знаешь, где он?..

— Боюсь, что с другой стороны фронта.

— Это будет стоить дорого.

— Я знаю…

— Письмо готово?

Колесник достал из кармана маленький листок бумаги. Письмо было коротким, в две строки, без пробелов и знаков препинания. Колесник и Либин думали над ним весь вечер. Если на легальном телеграфе брали деньги за слово, то здесь — за знак.

Смотритель Дороги прочел и кивнул.

— Сейчас и отправлю. Как ты знаешь, доставки мы не гарантируем. Многое может произойти.

Колесник кивнул. Он не выспался, а потому был немногословен. Из кармана пиджака достал футляр с колье:

— Сдача с такого гарнитура у тебя будет?..

У подпольщиков

— Чаю?.. Еще бульона? Или, может, самогончика? Хороший есть.

— Молока теплого. Если можно — с медом… Похоже, простыл.

— И где это вас так угораздило.

— Протянуло пока летел… С самолета-то…

— А ну да, конечно…

Пока ходили за молоком, руководитель подполья постарался дать хоть какой-то отчет: