Терракотовые дни - [26]

— Действительно, чем-то воняет. Но чем не скажу… Это так важно?

— Не знаю, вероятно, нет. Запах, вроде бы, и к месту, а, вроде бы, и нет.

— Не обращайте внимания — на станциях вечно воняет всякой дрянью.

Прошли мимо готового отправиться состава. На платформе стоял принайтованный танк. Отчего-то его люки были открыты, механик стоял у левого борта, командир возвышался в своей башенке. Казалось, что это не танк, который везут за тридевять земель, а грозный бронепоезд, который сейчас сорвется с места и… Кто знает?..

…На месте уже было с полтора десятка людей. Здесь скучало несколько солдат охраны, штатские, путевые рабочие.

Ланге не совсем правильно охарактеризовал ситуацию. Цистерна была на месте — пропало только ее содержимое.

Поскольку керосин был войсковым грузом, прибыло два офицера Абвера. Но они стояли чуть в стороне, убрав руки за спину, всем видом показывая, что раз остальные такие умные, то плевать они хотели на керосин.

Когда появился Ланге, один небрежно коснулся тульи фуражки двумя пальцами и кивнул на причину своего бездействия. Возле цистерны шумел глава мироновского гестапо оберштурмбаннфюрер СС Штапенбенек.

По его мнению, преступление было раскрыто.

Станцию ночью охраняли. Не так, чтобы туда и мышь не проскочила, — могло пройти животное и побольше. Но не до такой степени, чтоб можно было протащить три тонны керосина. Из чего Штапенбенек сделал вывод: керосин и не покидал пределы станции. Его слили тут же на землю — возле сливного крана, явственно, было видно лужу. Довольно быстро нашли виновного в диверсии.

Вину свалили на стрелочника, который ночью дежурил по станции. Старик уже отработал смену и ушел домой, когда пропажа была обнаружена. За ним послали патруль и теперь он давал путаные объяснения, стоя возле злополучной цистерны.

— А все же, — заметил Бойко, — как мы с вами похожи, — и вы, и мы все валим на стрелочников…

В ответ Ланге неопределенно хмыкнул.

По второму пути прошел состав. Пока он громыхал на стрелках, Бойко успел спросить стрелочника:

— А чем это тут воняет? — спросил он у старика.

Тот молча пожал плечами — его расстреливать скоро будут, а тут спрашивают про какую-то вонь.

Бойко осмотрелся по сторонам. Собственно, характеристика преступления, данная Ланге, никуда не годилась — цистерна стояла на том же самом месте, что и вчера, прицепленная к эшелону. Но если вчера там керосина было три тонны, то сейчас его в цистерне оставалось хорошо если литров двадцать.

Потерю обнаружили утром. Состав задержали — в любом случае непорядок, надо менять документы, цистерну то ли отцепить, то ли найти в городе керосин…

— Вспомнил! Это креазотом воняет. Ведь так?

Обходчик кивнул:

— Ну да. Мы им шпалы пропитываем, чтоб их всякая тварь в труху не изводила, — и рукой показал на гору шпал за последним путем. — Вон, вчера мучались…

Бойко кивнул и, перепрыгивая через рельсы, ушел к куче. Но пробыл там недолго, прошелся вдоль полотна туда и назад, вернулся к цистерне, обошел ее, не побрезговав пролезть под вагоном, затем снова пошел вдоль путей. Отошел метров на сорок…

В то время судьба старика уже была решена. Сперва хотели расстрелять здесь, у стены пакгауза, но комендант заявил, что расстрел должен быть публичным и еще, желательно, расстрелять с десяток заложников. Дать урок жестокости.

Стрелочника подхватили.

— Стойте, остановитесь!

— Что случилось? — спросил Ланге.

— Керосин не вылили. Его украли. И здесь действовала банда!

— Was hat er gesagt?[13] — спросил комендант.

Ланге стал переводить то, что говорил Бойко.

— Ночью цистерну откатили от поезда на тридцать метров к сточному коллектору. Открыли кран и все стравили туда. Затем цистерну вернули на место, а керосин вытек за станцию, где его благополучно собрали.

— Да как они могли ее откатить?

— Цистерна двуосная, на пятнадцать кубов. Четыре человека могут ее запросто толкнуть. А если еще лошадь найти…

Конюшня оказалась совсем рядом. Маневровых паровозов не было, и вагоны по станции тягали огромные и флегматичные першероны.

— Тогда все сходится. Взяли лошадь, а затем и ее на место поставили.

— Не может быть! Копыта бы звякнули об рельсу, да и лошадь заржала бы, наверное…

— Цыгане лошадей когда уводят, ноги им в валенки заматывают. И любое животное они заговорят — и собака у них не забрешет, и лошадь не заржет.

— Zigeuner? In meiner Stadt? — встрепенулся оберштурмбаннфюрер, — das ist wirklich ein ernstes werk![14]

Затем Штапенбенек посмотрел на Бойко пристально и грозно. Тот выдержал взгляд и, не размыкая губ, улыбнулся.

Оберштурмбаннфюрер выругался, сплюнул, что-то быстро проговорил Ланге и пошел прочь. Сделав несколько шагов, задумчиво обернулся и бросил:

— Halt, kerzen Sie ihm sein wЖchentliches essen um die hДlfte — damit er besser arbeitet![15]

Потеря трехсот грамм хлеба не сильно омрачила стрелочника — совсем недавно он прощался с жизнью.

Теперь же мир опять казался прекрасным, а жизнь — безоблачной. Он долго лез на глаза к своему спасителю, только, пожалуй, не целовал рук, не становился на колени:

— Спасибо вам, Владимир Андреич, я внучке накажу, чтоб она вашим именем сына назвала…