Терракотовые дни - [2]

Остальных, уголовников выгнали в тесный тюремный дворик.

К ним вышел милицейский капитан, начальник тюрьмы, и артиллерист с петлицами полковника.

— Товарищи заключенные, — на правах хозяина начал начальник тюрьмы, — как социально близкому элементу, Родина предоставляет вам возможность искупить свои преступления. Смыть все подозрения кровью своей и врагов. Оголтелый враг вторгся на наши земли, но наша победа близка. Противник будет разбит!

— Товарищи!.. — начал полковник, набрав побольше воздуха, но так и не нашел ничего лучшего, чем крикнуть. Ђ За Родину, за Сталина!

— Ну что скажете, граждане преступники? — переспросил капитан.

Преступники не сказали ничего начальству, но загудели меж собой. Лишь перепуганным голосом крикнул кто-то из задних рядов:

— Невиновный я… Я не хочу умирать!

Ответом ему был негромкий и печальный смех.

Улыбнулись комбриг и капитан. Тоже печально: лишь краешками губ.

— Короче, дело к ночи… — подытожил капитан, — утром опять задам это вопрос. Насильно принуждать не буду. Но настоятельно советую — соглашайтесь… Второго такого случая может не быть.

* * *

А где-то далеко шла война.

…Их разбудили ночью, послали в атаку. В бой безумный, жестокий, дерзкий.

Командир батальона, молодцеватый майор, выпрыгнул из окопа первый, сжимая в руках карабин. Немного постоял на бруствере, наверное, своим примером показывая: видите, ничего страшного. Но так и ничего не сказал, а лишь махнул рукой: за мной!

Старшина бежал за майором — спина командира казалась достаточно широкой. Опять же, майор, вероятно, знал куда бежать.

Бежали быстро, стараясь не шуметь, пригибаясь к земле насколько это можно.

И действительно — почти всю нейтральную полосу пробежали незамеченными. Но все же немцы услышали, подняли тревогу. Вверх взмыла сигнальная ракета.

Когда их открыли, старшина и майор были буквально в нескольких метрах от немецкого пулеметного гнезда.

Пулеметчик кинулся к оружию, когда уже весь мир ему закрывало тело майора. Немец успел нажать на спуск, расколол тишину, разбудил всех, на многие километры вокруг.

Из ран майора кровь ударила так, будто тесно ей было в этом теле. Но очередь не отбросила майора назад — он тяжело упал вперед, достав штыком сердце пулеметчика.

Второй номер расчета попытался вытащить пулемет из-под двух тел. Но старшина сшиб его прикладом. Ударил со всего размаха, так, что голова немца мотнулась будто тряпичная.

Старшина спрыгнул в окоп, огляделся. И слева и справа было чисто.

На бруствере валялась пробитая пулей каска. В ней собралось немного дождевой воды. Старшина залпом выпил ее и побежал дальше.

На второй линии немцы уже ждали атаки и встретили батальон огнем. Люди залегли, стали прятаться. Отстреливались скудно, чтоб не показать врагу свое положение. За немецкими позициями что-то ухнуло несколько раз.

— Твою мать! — ругнулся старшина.

Это начинали работать полковые минометы.

Первая мина упала сзади и будто бы справа. Просто ляпнулась в грязь. Кто-то подумал: может быть повезло?.. Но уже в грунте сработал вышибной заряд, выбросил мину в воздух, и она взорвалась на высоте двух метров. На землю посыпался град раскаленных осколков.

Люди вжимались в землю изо всех сил, и старшина понимал — нет такой силы, чтобы поднять людей в атаку и преодолеть последние десятки метров до немецких окопов.

Кого-то взрывом оторвало от земли и бросило на колючую проволоку. Кто-то кричал.

— Твою мать, твою мать, твою… — подбадривал себя старшина и, перебирая локтями, пополз прочь, туда, откуда он явился.

Метров через тридцать поднялся на четвереньки, еще через десяток метров побежал. Ему будто стреляли вслед, но каким-то чудом он уходил…

Он свалился в то же пулеметное гнездо, в котором был при наступлении. Затем поднялся, осмотрел поле боя: немцы еще стреляли, но, скорей, для порядка. Вроде бы в контратаку они не шли, и, возможно, будут рыхлить землю минометами до утра, и лишь потом вернутся на передний край.

— Такие дела, братишка, — прошептал старшина убитому немцу.

Батальон боевую задачу не выполнил. И то, что майора убили, это, вероятно, лучше для него. Может, под трибунал бы не отдали, но крови бы попили. А вот его, старшину, возможно, пристрелит политрук прямо в окопе, объявив его бежавшим с поля боя.[1]

— Да, политрук наш еще та скотина… — сказал старшина все тому же немцу.

Немец остался безучастным. Сапогом старшина тронул щеку убитого — так и есть, сломал ему шею. Хороший удар — ничего не скажешь…

Вдруг кто-то застонал.

Старшина сперва подумал, что это немец-пулеметчик, в которого майор всадил штык. Попытался добраться до первого номера, чтоб добить и его, но оказалось — майор жив.

Старшина стащил его в гнездо. Майор был без сознания. Выглядел он препаршиво: гимнастерка почернела от крови, на губах проступила пена. Ран было как минимум пять. Пять жестоких, сквозных отверстий. Иногда человеку хватало и одного, чтоб отправиться на встречу с предками. А этот был жив. Все еще жив…

— Ну что с тобой делать?

Старшина разорвал свой санитарный пакет и запихал его под гимнастерку. Пакет майора тоже вскрыл и затолкал его тому за спину. Конечно, не перевязка, но сойдет.