Терпение Мегрэ - [3]

Случалось, что Манюэль рассказывал, другими словами, называл исполнителя.

— Вы знаете, это ведь только предположение. Я-то никогда не впутываюсь в эти дела, и у меня нет судимости. Лично я не знаю этого Мариани, я только слышал…

— От кого?

— Не помню. Просто ходят слухи…

После покушения, когда он потерял способность двигаться, Пальмари практически не принимал никого. По телефону Манюэль говорил на самые невинные темы — знал, что аппарат прослушивается.

Кроме того, вот уже несколько месяцев с тех пор, как участились кражи в ювелирных магазинах, на улице Акаций постоянно дежурили два инспектора.

Их было двое, один должен был повсюду следовать за Алиной, куда бы она ни пошла, в то время как его товарищ продолжал наблюдение за домом.

— Ладно… Чтобы оказать вам услугу… так вот, есть гостиница возле Ланьи, название я позабыл. Ее содержат полуглухой старик и его дочь. По-моему, Мариани втрескался в эту девушку и охотно там останавливается.

Каждый раз за последние двадцать лет, как только заведение Манюэля начинало процветать, возрастало число краж в ювелирных магазинах.

И вот теперь это дело.

— А машину нашли? — спросил Мегрэ у Жанвье.

— В переулке у Центрального рынка.

— А отпечатки пальцев?

— Никаких. Мерс, можно сказать, исследовал ее под микроскопом.

Надо было идти в кабинет начальника отдавать рапорт, и Мегрэ присоединился к другим комиссарам.

Каждый кратко излагал текущее дело. Мегрэ оказался многословнее коллег.

— А вы знаете, патрон, сколько ювелирных магазинов существует в Париже, не говоря уже о ближних пригородах? Более трех тысяч. Иные из них выставляют на витрину только простые украшения и не особенно ценные часы, но без преувеличения можно сказать, что добрая тысяча магазинов имеет в витринах такое количество товара, что оно может соблазнить организованную банду.

— Какой же вывод вы делаете?

— Возьмем хотя бы ювелирный магазин на бульваре Монпарнас. Обычно его владелец демонстрировал только посредственные вещи. На прошлой неделе он случайно купил несколько ценных изумрудов и в субботу выставил их на витрину. В четверг витрина была разбита вдребезги, а драгоценности украдены.

— Вы предполагаете…

— Я почти уверен, что какой-то профессионал обходит ювелирные магазины, периодически меняя район. Кого-то предупреждают, как только ценные вещи выставляются в благоприятном месте. Тогда срочно вызывают из Марселя или еще откуда-нибудь молодых парней, обученных технике ремесла, но еще не известных полиции. Два или три раза я пытался устраивать ловушки, просил ювелиров выставлять редкие вещи…

— И что же?

Мегрэ раскурил трубку.

— Я ведь терпеливый, — пробормотал он.

Начальник, не такой терпеливый, как комиссар, не скрывал своего неудовольствия.

— И это продолжается… — начал он.

— Двадцать лет, патрон.

Несколько минут спустя Мегрэ возвращался к себе в кабинет, довольный тем, что сохранил спокойствие и хорошее настроение. Он снова открыл дверь к инспекторам, потому что не любил вызывать их по внутреннему телефону.

— Жанвье!

— Я вас ждал, шеф. Мне только что позвонили…

Он вошел в кабинет Мегрэ и закрыл за собой дверь.

— Неожиданное событие… Манюэль Пальмари…

— Что, неужели исчез?

— Убит! Получил несколько пуль в своем инвалидном кресле… Там находится комиссар XVII округа. Он и сообщил в прокуратуру.

— А Алина?

— Кажется, это она позвонила в полицию.

— Поехали.

Дойдя до двери, Мегрэ вернулся, чтобы взять с письменного стола запасную трубку.

Пока маленькая черная машина, которую вел Жанвье, поднималась по Елисейским полям, залитым ярким светом, на губах Мегрэ играла легкая улыбка, а в глазах сверкал всё тот же блеск, появившийся с самого его пробуждения.

Однако же в глубине души у него таилась если не грусть, то, во всяком случае, какая-то тоска. Смерть Манюэля Пальмари была не из тех смертей, которые повергают общество в траур. Горевать вроде некому. Кроме, может быть, — и то не наверняка — Алины, которая жила с ним вот уже несколько лет и которую он подобрал на тротуаре, да нескольких жуликов, всем ему обязанных.

Однажды Манюэль рассказал Мегрэ, что в детстве он пел в церковном хоре в родной деревне, такой бедной, что молодые люди уже в пятнадцать лет уезжали оттуда, чтобы избежать нищеты. Он слонялся по набережным Тулона, где позднее его могли видеть в качестве бармена и где он быстро понял, что женщины представляют собой капитал, дающий большие проценты.

Были ли у него на совести преступления? Некоторые на это намекали, но доказательств тому не было, и в один прекрасный день Пальмари стал хозяином «Золотого бутона».

Он считал себя ловкачом и действительно до шестидесяти лет так хорошо лавировал, что ни разу не был осужден.

Конечно, он не избежал пули, но в своем инвалидном кресле, среди книг и пластинок, радио и телевидения, сохранил любовь к жизни и питал, как подозревал Мегрэ, еще более страстную и нежную любовь к Алине, которая называла его папой.

— Зря ты, папа, принимаешь комиссара. Знаю я этих шпиков, они мне здорово насолили. А этот не лучше других. Вот увидишь, когда-нибудь он обратит против тебя все, что у тебя выпытывал.

Случалось, что эта девица плевала на пол у ног Мегрэ и потом с достоинством удалялась, покачивая своим крепким задом.