Терновый венец болезни. Опыт преодоления рака - [7]

Так не лучше ли подумать о том, как создать нор­мальную экологическую обстановку внутри себя, со­здать свой микромир, недоступный вредным продуктам, всяческим канцерогенным факторам? То есть научить­ся «правильно» болеть, соболезновать другим. Конеч­но, это очень непросто. Современный человек не готов смиряться (не перед болезнью, а перед волей Божьей!), а потому и не готов правильно воспринимать как свою болезнь, так и чужие несчастья...

В книге Бориса Ширяева «Неугасимая лампада» есть удивительная история под названием «Фрейлина трех императриц», где говорится о том, с каким достоинством вела себя в Соловецком лагере шестидесятипятилет­няя баронесса, фрейлина трех императриц. Жизнь сре­ди уголовниц (притонодержательниц, проституток,контрабандисток) поистине была адом, особенно тяж­ким для аристократки. Ведь издеваясь над ней, уголов­ницы ждали жалоб, слёз бессилия, но этого им не при­шлось увидеть. Баронесса не опустилась, не поддалась нечеловеческим испытаниям, свалившимся на неё. И в смраде матерной ругани, и в хаосе потасовок она была той же, какой видели ее во дворце: женщиной с истин­ным чувством собственного достоинства, с невероятным самообладанием и глубоким сознанием своего долга.

Она несла крест каторжницы без ропота, без жалоб и жалости к себе, без сетования и слёз. На седьмом де­сятке лет ей приходилось поднимать двухпудовый груз сырых кирпичей. Не показывая своей несомненной ус­талости, она, вернувшись в барак, тщательно чистила свое платье, молча съедала миску тресковой баланды, молилась, стоя на коленях перед маленьким образком, и ложилась спать на свой аккуратно прибранный топчан.

Именно эти самообладание и внутренняя дисцип­лина не только спасли баронессу от унижения, но заставили даже самых матёрых уголовниц уважать её. «Человек душу свою соблюдает!», «Божеская стару­ха», - говорили о ней. Ей «доверили» самое льготное, «привилегированное» место: фрейлина трех русских им­ператриц стала уборщицей камеры воровок и прости­туток.

«Нарастающее духовное влияние баронессы чув­ствовалось в ее камере всё сильнее и сильнее, - пишет Борис Ширяев. - Это великое таинство пробуждения Человека совершалось без насилия и громких слов. Ве­роятно, и сама баронесса не понимала той роли, кото­рую ей назначено было выполнить в камере каторжно­го общежития. Она делала и говорила «что надо», так, как делала это всю жизнь. Простота и полное отсут­ствие дидактики ее слов и действия и были главной си­лой ее воздействия на окружающих».

Окружающие фрейлину уголовницы стали сдержи­ваться от сквернословия, несколько человек потянулись к вере - на Страстной неделе они говели и причасти­лись у тайно проведенного в Соловецкий театр священ­ника. Таинство принятия Тела и Крови Христовых со­вершалось в темном чулане, где хранилась бутафория, Дарами, пронесенными в плоской солдатской кружке в боковом кармане бушлата...

Поразительно, как закончилась жизнь этой необык­новенной женщины.

«Когда вспыхнула страшная эпидемия сыпняка, срочно понадобились сестры милосердия или могущие заменить их. Нач. санчасти УСЛОН[5] М. В. Фельдман не хотела назначений на эту смертническую работу Она пришла в женбарак и, собрав его обитательниц, уговаривала их идти добровольно, обещая жалованье и хороший паек. Желающих не было. Их не нашлось и тог­да, когда экспансивная Фельдман обратилась с призы­вом о помощи умирающим.

В это время в камеру вошла старуха-уборщица с вязанкой дров. Голова ее была укручена платком - на дворе стояли трескучие морозы. Складывая дрова к печке, она слышала лишь последние слова Фельдман:

- Так никто не хочет помочь больным и умирающим?

- Я хочу, - послышалось от печки.

- Ты? А ты грамотная?

- Грамотная.

-И с термометром умеешь обращаться?

- Умею. Я работала три года хирургической сест­рой в Царскосельском лазарете...

- Как ваша фамилия?

Прозвучало известное имя, без титула.

- Баронесса!- крикнула, не выдержав, Сонька (однаиз уголовниц, вначале особо досаждавшая фрейлине. - Свящ. М.О.), но этот выкрик звучал совсем нетак, как в первый день работы бывшей фрейлины на "кирпи­чиках ".

Второй записалась Сонька и вслед за нею еще не­сколько женщин... Двери сыпнотифозного барака за­крылись за вошедшими туда вслед за фрейлиной трех русских императриц. Оттуда мало кто выходил. Не вышло и большинство из них.

М. В. Фельдман рассказывала потом, что баронес­са была назначена старшей сестрой, но несла работу наравне с другими. Рук не хватало. Работа была очень тяжела, т. к. больные лежали вповалку на полу, и под­стилка под ними сменялась сестрами, выгребавшими руками пропитанные нечистотами стружки.

Страшное место был этот барак. Баронесса рабо­тала днем и ночью, работала так же тихо, мерно и спо­койно, как носила кирпичи и мыла пол женбарака. С такою же методичностью и аккуратностью, как, ве­роятно, она несла свои дежурства при императрицах. Это ее последнее служение было не самоотверженным порывом, но следствием глубокой внутренней культуры, воспринятой не только с молоком матери, но унаследо­ванной от ряда предшествовавших поколений...

Владевшее ею чувство долга и глубокая личная дис­циплина дали ей силы довести работу до предельного часа, минуты, секунды... Час этот пробил, когда на руках и на шее баронессы зарделась зловещая сыпь. М. В. Фельдман заметила ее.