Терновая крепость - [7]

— Чтобы вши заели этого господина адвоката! — проворчал Плотовщик через полчаса. — Как ему не совестно дать всего пятьдесят филлеров на чай! Пошли, Кряж, при виде тебя мама Пири пройдется колесом от радости.

— Не дури, — улыбнулся Кряж, представив себе маму Пири, ходящую колесом. Впрочем, слова друга показались ему несколько непочтительными.

Потом странички календаря одна за другой полетели в мусорную корзину, и наступил день торжественной выдачи табелей с годовыми отметками.

В этот день наш друг Лайош Дюла, он же Плотовщик, проснулся с сильной головной болью. Несколько раз косился он на часы, но так как стрелки показывали еще только около половины седьмого, он дал волю прежним сомнениям или, вернее, они напали на него.

Тройка или четверка? От этого зависит все!

Правда, на одной чаше весов было честное слово Кряжа, но на другой — Кендел, и гиря реальности перетягивала то одну чашу, то другую. Чаши весов качались, и мысли Дюлы метались между деревней с Матулой и душным городом. При таких переходах от надежды к отчаянию у кого голова не разболится!

«Вздремну еще немного, — наконец решил он, — вот голове и полегчает».

И головная боль действительно прошла, а проснулся он от голоса мамы Пири:

— К которому часу, деточка, тебе в школу?

— К восьми, мама Пири.

— А я думала, к девяти! Сейчас уже восемь. У Плотовщика снова разболелась голова.

Ой-ой! — простонал он. — Только этого не хватало! Мама Пири, почему вы меня раньше не разбудили? У меня так трещит голова!

Ты же заболел! Пусть позвонят мне по телефону. Я им так и скажу.

После этого Дюла так быстро умылся и оделся, словно из крыши его дома вырывались языки пламени и одновременно наводнение затопляло улицу.

— Не волнуйся, деточка. Пусть они позвонят мне по телефону, а в табеле уже все равно ничего не изменишь.

Тут Дюла дернулся, как благородная куропатка под ножом, и испустил громкий стон. «Да, в табеле уже ничего не изменишь, — подумал он. — Тройка.» Он так стремительно скатился с лестницы, что чуть не сбил с ног толстую тетушку Чалингу, которая с двумя корзинами в руках совершенно загородила входную дверь. Она поставила корзины на пол и высказала все, что думала о невоспитанных детях, которые мчатся по лестнице сломя голову.

Однако Дюла успел услышать только: «Я же говорю…» — и выскочил на улицу, а тетушке Чалинге осталось высказать свое мнение себе самой да псу монтера Простаку, который одобрительно махал хвостом. Впрочем, Простак, натура слабохарактерная, всегда со всеми соглашался. (Он с почтением провожал даже газовщика, который появлялся в доме только перед зарплатой, вызывая всеобщий переполох.)

Обливаясь потом, Дюла промчался по улице, купил в киоске трамвайный билет, потому что абонемент забыл дома, вскочил на ходу в трамвай. Но к школе он подошел с таким видом, будто ему не было никакого дела до этого славного учебного заведения. Потом прошмыгнул в дверь, но наскочил на швейцара дядю Кочиша, который тащил три стула сразу.

— Давайте, я помогу вам, дядя Кочиш…

— Эге, эге! Видно, мы опоздали. Но мне-то что за дело! — сказал длинноусый швейцар. — Эти два стула вы можете отнести. Один для гостьи господина Кендела, другой для него самого! — И он так выразительно подмигнул нашему Плотовщику, точно располагал важными сведениями о напряженных минутах последнего урока арифметики.

— Неси налево, — распорядился швейцар. — Туда, под большое дерево. Там с дамой в соломенной шляпе Кендел. То есть не он, а дама в шляпе, — прибавил он, очевидно, для того, чтобы Дюла не спутал Кендела с дамой в соломенной шляпе.

Итак, Дюла обошел ряды чинно стоявших ребят и поставил два стула под большим деревом. Женщина, очень изящная, действительно оказалась в соломенной шляпке, напоминавшей по форме блюдце. Несмотря на свое смятение, наш Плотовщик, ставя стулья, успел это заметить.

— Пожалуйста, господин учитель, — сказал он.

— Садитесь, дорогая, — обратился Кендел к своей гостье, поглядел на Дюлу, который окончательно растерялся, потому что никак не думал, что Кендел может чем-то дорожить.

— Благодарим вас, Плотовщик, — добавил Кендел, и Дюла поспешно поклонился, чтобы не упасть от неожиданности на спину.

«Неужели и прозвище ему известно? Вот ужас!» И он споткнулся два раза, пока шел к ребятам своего класса.

Торжество проходило в школьном саду, и один восьмиклассник как раз читал прощальное стихотворение собственного сочинения, в котором распространялся о незабвенных днях, проведенных в стенах школы.

— Идиот! — проворчал Юрист, то есть Элемер Аваш. — Конечно, незабвенные дни. Разве можно забыть, например, такие стихи? В этот прекрасный день…

— Меня не искали? — озабоченно спросил Дюла. — Никто не искал?

— Как бы не так! — пробормотал Юрист, совершенно озверевший от стихотворения восьмиклассника. — Воробьи искали тебя в помойке, они еще прилетят!

— Блоха кашлял в ладонь, давясь от смеха, и блеял, когда Дубовански поправлял свой галстук. В праздничные дни Дубовански всегда являлся в галстуке.

— Ребята, галстук у меня хорошо завязан?

— Нормальный человек в такую жарищу не носит галстука, — заметил Шош, который пришел в белых шортах и совершенно не подозревал, что сзади на них какой-то озорник изобразил чернильным карандашом пирамиду.