— Нет, нет, господин доктор, — сказала она, и в ее голосе звучала душевная доброта, — мне ничуть не будет скучно одной. Пусть Фрицель побегает со Сципионом, это им полезно, и, кроме того, им больше нравится дышать свежим воздухом, чем сидеть взаперти в комнате. Не правда ли, Фрицель?
— О да, госпожа Тереза! — ответил я с глубоким вздохом.
— Как, и тебе не стыдно так отвечать? — вскричал дядя.
— Что вы, господин доктор! Фрицель совсем как маленький Жан: он говорит то, что думает. И он прав. Ступай, Фрицель, бегай, забавляйся, дядя отпускает тебя.
О, как я полюбил ее за это, какая у нее была добрая улыбка! Дядя засмеялся. Он взял кнут, поставленный у дверей, и, вернувшись в комнату, сказал:
— Ну, госпожа Тереза, до свиданья и будьте бодры!
— До свиданья, господин доктор, — промолвила она с растроганным видом, протягивая ему свою тоненькую длинную руку, — счастливого пути, и да благословит вас небо!
Несколько секунд они не разнимали рук, словно задумавшись, а потом дядя сказал:
— Я вернусь вечером, в седьмом часу, госпожа Тереза. Не теряйте веры, не беспокойтесь: все будет хорошо.
Мы с ним вышли. Он вскочил в сани, закутал колени плащом и, тронув Призыва кнутом, крикнул мне:
— Веди себя хорошо, Фрицель.
Сани бесшумно заскользили, поднимаясь вверх по улице. Люди, поглядев в окно, должно быть, думали:
«Уж, верно, доктора Якоба позвали к тяжелому больному. Иначе он бы не поехал в пургу».
Когда дядя скрылся за поворотом улицы, я толкнул дверь в сени, вернулся и, усевшись у печки, стал уплетать похлебку. Сципион смотрел на меня, топорща длинные усы, время от времени облизываясь и моргая. Как всегда, я дал ему похлебку в плошке, И он стал лакать степенно, без всякой алчности, не то что другие деревенские собаки.
Мы покончили с едой, и я уже собрался убежать, когда Лизбета, после уборки вытиравшая руки полотенцем, спросила меня из-за двери:
— Скажи-ка, Фрицель, ты остаешься дома?
— Нет, я иду к Гансу Адену.
— Ну так вот что: раз ты уже надел деревянные башмаки, то ступай к Кротолову за медом для нашей француженки. Господин доктор велел приготовить ей питье с медом. Возьми миску и сбегай к нему. Скажешь, что мед для доктора Якоба, Вот деньги.
Больше всего на свете я любил исполнять поручения, особенно же заходить к Кротолову, который обращался со мной, как со взрослым. Я схватил миску, и мы со Сципионом отправились к Кротолову на Крапивную улицу, что позади церкви.
Кумушки кое-где уже принялись разметать снег на улице перед дверями.
Из харчевни «Золотая кружка» доносился звон стаканов и бутылок. Слышались песни, хохот; люди сновали вверх и вниз по лестнице. В пятницу — и такое веселье! Странно! Я остановился взглянуть, свадьба это или крестины. Встав на цыпочки, я посмотрел через улицу в открытые сени и увидел в глубине кухни хорошо знакомый мне чудной силуэт Кротолова. Кротолов наклонился над огнем со своей неизменной черной трубочкой во рту и загорелой рукой клал уголек на табак.
Поодаль, правее от него, старая Гредель в чепце с развевающимися лентами расставляла на поставце тарелки, а серая кошка прохаживалась по краю, выгнув спину и подняв хвост трубой.
Немного погодя Кротолов медленно вышел в темные сени, выпуская большие клубы дыма. Тут я крикнул:
— Дядя Кротолов, дядя Кротолов!
Он подошел к самой лестнице, засмеялся и сказал:
— А, это ты, Фрицель?
— Да, я иду к вам за медом.
— Что ж! Поднимись-ка, пропусти глоточек. Мы вместе и пойдем. — И, обернувшись к кухне, он крикнул: — Ну-ка, Гредель, принеси стакан для Фрицеля!
Я поспешил подняться, и мы вошли в питейный зал, а Сципион за нами. В сизом дыму за столами виднелись люди в блузах, куртках, кафтанах, в колпаках и шапках набекрень; одни сидели рядышком на длинных скамейках, другие — верхом на концах скамеек. Люди радостно поднимали полные стаканы и праздновали победу под Кайзерслаутерном. Со всех сторон раздавалось пение. Несколько старушек пили вместе с сыновьями и веселились наравне со всеми.
Я следовал за Кротоловом, который направлялся к окнам, выходящим на улицу. Там, в правом углу, сидели наши друзья — Коффель и старик Адам Шмитт. Перед ними стояла бутылка белого вина.
Против них, на другом конце стола, сидели трактирщик Иозеф Шпик в пушистом шерстяном колпаке, сдвинутом на ухо, как у бойца, и господин Рихтер в охотничьей куртке и высоких кожаных гетрах. Они пили вино из бутылки с зеленой печатью. Лица у них побагровели, и они орали:
— Да здравствует герцог Брауншвейгский! Да здравствует наша доблестная армия!
— Эй, — крикнул Кротолов, приближаясь к столу, — дайте место еще одному человеку!
Тут Коффель, обернувшись, пожал мне руку, а папаша Шмитт сказал:
— В добрый час! Вот у нас и подкрепление!
Он усадил меня рядом с собой, у стены, а Сципион сейчас же ткнулся кончиком носа в его руку с видом старого знакомого.
— Хе-хе, да это ты, старина! Узнал меня! — воскликнул папаша Шмитт.
Гредель подала стакан, и Кротолов его наполнил.
И тут Рихтер, сидевший на другом конце стола, крикнул с издевкой:
— Эй, Фрицель, как поживает господин доктор Якоб? Что это он не пришел отпраздновать великую победу? Странно, странно, ведь он добрый патриот.
