ПРОСНУВШИСЬ поутру, я увидел, что мои оконца занесены снегом — все еще шел такой густой снег, что даже не видно было дома напротив. С улицы слышно было, как звенят бубенцы на санях дяди Якоба и ржет его лошадь Призыв, только и всего: жители не показывали носа на улицу.
Я решил, что, вероятно, случилось какое-нибудь необыкновенное происшествие, раз дядя куда-то едет в такую непогоду. Я оделся и сбежал вниз — узнать, что случилось.
Дверь в сени была отворена. Дядя, завязнув в снегу по самые колени, торопливо укладывал в сани охапку соломы; на его голову была нахлобучена огромная шапка из выдры, воротник широкого плаща приподнят.
— Ты уезжаешь, дядя? — крикнул я, выбежав на крыльцо.
— Да, Фрицель, уезжаю, — ответил он весело. — Не хочешь ли поехать со мной?
Я очень любил ездить в санях, но, взглянув, как вокруг до самого неба кружатся пышные хлопья снега, я испугался холода и ответил:
— В другой раз, дядя. Сегодня мне хочется посидеть дома.
Дядя громко рассмеялся и, войдя в дом, ущипнул меня за ухо, что он делал, когда бывал в хорошем расположении духа.
Мы вместе вошли в кухню. Огонь плясал в очаге, распространяя приятное тепло. Лизбета мыла кастрюли перед окошком с выпуклыми стеклами, которое выходило во двор. В кухне было уютно; большие кастрюли, казалось, блестели ярче обыкновенного, а на их округлых боках плясало множество огоньков, похожих на языки пламени в очаге.
— Ну, все готово, — произнес дядя, открывая шкаф для провизии и засовывая в карман ломоть хлеба.
Под плащ он повесил дорожную флягу с вишневой настойкой, которую всегда брал с собой, отправляясь в путь. Перед тем как войти в горницу, уже положив руку на щеколду, он наказал нашей старой служанке помнить о его наставлениях: поддерживать огонь во всех печах, держать дверь открытой, чтобы услышать, если позовет госпожа Тереза, подавать ей все, что она попросит, — только не еду, потому что ей можно есть лишь по тарелке бульона утром и вечером да немножко овощей, — и ни в чем ей не перечить.
Наконец он вошел в комнату, я — следом за ним. Я уже предвкушал, какие удовольствия меня ждут после его отъезда и как я буду бегать по всему селению со своим другом Сципионом и хвалиться его талантами.
— Ну вот, госпожа Тереза, — сказал он веселым тоном, — вот я и готов к отъезду. Отличная погода для поездки на санях!
Госпожа Тереза сидела, опершись на локоть в глубине ниши, занавески были раздвинуты. Она грустно-прегрустно смотрела в окно.
— Вы едете к больному, господин доктор? — спросила она.
— Да, бедняга дровосек из Данбаха — это в трех лье отсюда — угодил под свои сани на всем ходу. Ранение серьезное и не терпит промедления.
— Каким трудным делом вы занимаетесь! — сказала госпожа Тереза растроганным тоном. — Выезжать в такую погоду, чтобы помочь несчастному, который, быть может, никогда не сумеет отблагодарить вас!..
— Э! Да что там… — ответил дядя, набивая свою большую фарфоровую трубку. — У меня так частенько бывает. Но что вы хотите? Нельзя же оставлять человека — дать ему умереть из-за того, что он беден. Все мы братья, госпожа Тереза, и бедняки имеют такое же право на жизнь, как и богачи.
— Да, вы правы. И все же сколько других на вашем месте сидели бы спокойно у очага и не стали бы подвергать опасности свою жизнь ради единственного удовольствия — сделать добро. — И, вскинув глаза, она с чувством произнесла: — Вы настоящий республиканец, господин доктор.
— Я? Да что вы говорите, госпожа Тереза! — со смехом воскликнул дядя.
— Да, настоящий республиканец, — продолжала она, — человек, которого ничто не остановит, который пренебрегает всеми бедами, всеми неприятностями ради исполнения долга.
— А если вы так понимаете это слово, то я счастлив, что заслужил такое наименование, — ответил дядя. — Но такие люди существуют во всех странах и государствах на свете.
— Значит, господин Якоб, они все республиканцы, хотя и не помышляют об этом.
Дядя невольно улыбнулся.
— У вас на все есть ответ, — сказал он, запихивая пачку табака в обширный карман плаща, — вас не переспоришь!
Наступило недолгое молчание. Дядя высек огонь. Я обхватил руками голову Сципиона и твердил про себя: «Вот я держу тебя… и ты побежишь за мной… Мы вернемся пообедать, потом снова убежим…» Лошадь по-прежнему ржала на улице. Госпожа Тереза снова принялась смотреть на хлопья снега, которые всё вились за стеклом, а дядя кончил разжигать трубку и вдруг сказал:
— Меня не будет до вечера, но Фрицель составит вам компанию, и время для вас не будет идти так медленно.
Он взъерошил мне волосы. Я покраснел как рак, и госпожа Тереза, глядя на меня, улыбнулась.
