Терек - река бурная - [37]

Кончилось тем, что заводила — звать его оказалось Фролом Голубовым, — подобрев от сладкого курева и интересного разговора, сказал Василию:

— Как подсобить вам оружием, я знаю. Только тут потрудиться малость придется…

— Трудом мы никаким не гнушаемся, говори…

— Слышишь вон, песни орут?.. Гнусного вида людишки какие-то, пристали к нам в Баку… И военные вроде бы, матросы среди них есть, а не ндравятся они нам никак… Только и слышно от них: мы туды, мы сюды, нам ни царизм, ни коммунизм, мы вольные люди, анархия… И песни у них все какие-то непотребные, про Марусь да про цыплят… Всю дорогу самогонку выменивают и жрут без просыпу… Вот коли с ними хочешь связаться, мы с нашими ребятами с удовольствием подмогаем…

— Эге, анархисты, значит? Хотелось бы на них поближе глянуть, — заинтересовался Василий. — Об этой птице мы покуда только слыхали.

— Вот и глянешь… У этих, ей-ей, не грех оружьишко вырвать. И даже, скажу, не только себе, но и нам доброе дело сделаешь… Решаешься? Людей у тебя сколько?..

— Со мной здесь шестеро…

— Да нас вдвое больше… Хватит… Главное, я думаю, тут нахрапом влезть… Они с самого вечера пьянствуют — им теперь небо с овчинку… Коль ты со своим ростом перед глаза ихи явишься, ты им архангелом Гавриилом покажешься, не меньше. А мы тут из-за спины твоей дула выставим. То-то комедия получится!..

— Неплохо придумал… Сколько их там?

— Человек двадцать будет… Спробуем, что ли?

— Айда, где нам не пропадать!.. А табак на! Ребятам сгодится…

Кто-то из солдат услужливо подхватил из рук Василия торбу и полез в вагон прятать ее, незло переругиваясь с товарищами, кинувшимися было запастись щепоткой-другой. Голубов стал созывать своих. Сколько их собралось, казаки впотьмах не различали, но чуяли, что не дюжина, а побольше. Пришли и от соседних вагонов узнать, в чем дело. Когда Голубов, Василий и другие казаки зашагали вдоль состава на звуки гармошки, за ними с готовностью двинулась чуть не рота солдат, тоже имевших зуб на бесцеремонных и наглых анархистов…

На востоке теплилась мутно-румяная заря, когда отряд Савицкого подъезжал на рысях к станице, везя под седлами и в переметных сумах двенадцать разобранных австрийских карабинов, с десяток браунингов и наганов, коленкоровые торбочки с патронами. Добыча была доброй, настроение у всех — отличное. Всю дорогу зубоскалили, вспоминая подробности стычки с анархистами.

Разговорились, наконец, и христиановские парни. Обижались, что до настоящего дела их не допустили.

— В следующий раз при таком случае черкески с себя снимите. Российский солдат эту форму не любит, — примирительно сказал Василий и, скупо улыбнувшись, добавил:

— А вообще понравились вы мне: дисциплину понимаете… За то на память об нынешнем деле я вам по хорошенькому браунингу выберу… Да и Цаголову в "Кермен" порекомендую…

Парни переглянулись. Ахсар, неплохо говоривший по-русски, громко прищелкнул языком:

— Какой умный ты начальник! Ой, какой умный! Угадал, о чем мы желали. А желали мы в "Кермен", а нам говорили: молодые совсем. Надо расти. И мы хотели дела, чтобы расти… Когда отец мой говорил мне: ходи до Гаврилы — кунака нашего, ему ночью дело надо сделать, я, как собака носом, понял — важное будет дело. И сказал товарищу: давай до Гаврилы ходим, может быть, расти будем… И правда, дело важное было, да ты, начальник, не пустил нас, плохо сделал: товарищ коней поставил, меня на паровозке поставил. Какой тут нам дело!..

— И за конями смотреть — дело нужное, и машинистов на прицеле держать — тоже необходимое. Не горюй, — утешил парня Легейдо. — А вел ты себя молодцом, это я без всякого могу подтвердить… Василий Григорьевич скажет Цаголову, может быть и примут вас в "Кермен"…

— Давай скажи! Ради бога скажи! Мы еще расти будем. Мы к вам ходим, как позовешь, — серьезно взмолился парень.

Казаки добродушно потешались над мальчишеской горячностью осетин. Потом разговор перекинулся на станичные дела; похвалялись, как будут теперь отбиваться от макушовцев в случае открытой схватки…

И никому из них невдомек было в то утро, что схватка с белым офицерством, грозившая вылиться в большую трагедию революции — национальную войну — уже отдалена без оружия и крови усилиями большевиков.

В то время как Савицкий, рядовой революции, неискушенный в вопросах большой политики, игнорировал участие в явно контрреволюционном Моздокском съезде, мудрое око ленинских выучеников Кирова и Буачидзе и в этом съезде узрело трибуну для пламенного призыва к народам, к их здравому разуму и чистому сердцу.

Когда Рымарь и Пятирублев распространяли по станицам свое воззвание и тайное предписание атаманам, большевики тоже готовились к участию в съезде.

В Моздок — городишко казаков-богачей и помещиков-овцеводов — Киров явился во главе пятигорских делегатов, Буачидзе — во главе владикавказских. Горстке отчаянных храбрецов предстояло вырвать у вооруженной до зубов контрреволюции массы трудящихся казаков и горцев, помешать вовлечению их в братоубийственную войну. Для этого пришлось даже отказаться от постановки на съезде вопроса о немедленном признании власти Советов (такое требование могло бы отпугнуть делегатов трудящихся, оставить большевиков в одиночестве) и пойти на тактический союз с меньшевиками-интернационалистами и левыми эсерами, которым также грозили обнаглевшие черносотенцы.