Терек - река бурная - [27]

— А-а! А то как же! Земля непременно будет… За то и воюем. Тольки помни, лопоухим и тут может не достаться. Народищу вон сколько, а земли в нашем крае в обрез…

— А большевики вон всем обещают, — осторожно произнес Антон.

Тут осетин с Кондратом разразились таким громким и искренним хохотом, что он почувствовал себя совершенным простофилей, настоящим "лопоухим".

— Вот дите! Вот дите! Душа андельская, — надрываясь, кричал Кондрат.

— Ких-кох-хох-хох, — горлом квохтал осетин.

Насмеявшись, он еще доверительней прижал Антона мясистой лапой.

— Хорошей души человек ты, молодой джигит. Только все тебе скажут: большевикам — чтоб не было покою их праху! — верить нельзя. И ты им не верь, молодой джигит. Разве ты не знаешь, как много разных народов живет в нашем крае и как мало у нас удобной земли. Какая земля, в горах, где живут многочисленные, как муравьи, ингуши? Нет земли. Они хотят земли. Большевики обещают ее. Но если одних только ингушей пустить на плоскость, ее уже не хватит… А еще чеченцы, а еще хевсуры, а еще осетинские магометане… Ты думал об этом, молодой джигит? Нет, не верь большевикам! Земля должна остаться у казаков и еще у осетин-христиан, которые, не в пример неверным ингушам, издавна служат русскому царю…

— Это само собой, за службу мы всегда платим, — снисходительно и небрежно вставил Кондрат.

Антон слушал, и пьяные слезы обиды за свое легковерие, за то, что не усомнился тогда в том студентике с въедливым голосом, закипали в душе, хватали за горло… В самом деле, как это сам он не мог додуматься — хватит ли земли всем, кто ее хочет?! Их вон сколько, запертых в этих проклятых горах, сидит! Всем по крохе — и поминай, как земля звалась. Истинно "лопоухий".

— Есть у полковника Кибирова и кабардинская сотня, и осетинская, и казачья — все головы отчаянные, — как из-за стены доносился до слуха Антона мерзкий голос Гаппо. — Одну целиком из абреков собирали. Ай, как боятся ее красные! А сам полковник Кибиров — не какой-нибудь босяцкий командир — царский офицер, русскому оружию на фронтах немало славы добывал… Кибиров и другим прославился: он абреку Зелимхану — ездить ему на том свете на собственной широкой спине — двери в ад открыл… Он — самый главный из всех — начальник гарнизона… Не пропадешь у него, иди…

Антон смутно чувствовал, что разговор идет решающий, но в голове, как в махотке с запаренными отрубями, было мутно, горячо…

…В сотне, где на каждые пять рядовых приходилось по офицеру, Антону выдали новую черкеску, короткий австрийский карабин, три гранаты. Потом и конь нашелся. В обязанность Антона в первые дни входило вместе с Кондратом Дидуком сопровождать офицеров в их разъездах по городу, наблюдать за порядком на собраниях и митингах, которых в городе проводилось множество.

Смутное было это время. В центре России — Москве, Петрогоаде — совершилась социалистическая революция. На Северный Кавказ о ней дошли только слухи. Большевики пока не стремились к власти — не готов был многоплеменный край к социалистическому перевороту, — и Владикавказский Совет рабочих и солдатских депутатов, в котором на одних скамьях с большевиками сидели меньшевики и эсеры всех окрасок и оттенков, уживался со множеством других городских и областных властей: Думой, Войсковым кругом, Терско-Дагестанским правительством, различными горскими комитетами. Реальней других была власть военщины, имевшей в своем распоряжении части "дикой дивизии" и казачьи полки, вызванные с фронта, и части гарнизона, наполовину, однако, разложенные уже большевистскими агитаторами.

Антон и раньше, бывая во Владикавказе, диву давался, как много там военных. Теперь же город буквально кишел ими. Впрочем, как скоро убедился Антон, кибировские офицеры, несмотря ни "а что, чувствовали себя здесь неважно. Гарцевали они больше в центре: по Александровскому проспекту, вокруг дома Кибирова, мимо Управы Войска Терского, Кафедрального и Военного соборов, мимо дворца барона Штейн-геля, где, по словам Кондрата, доживал свои последние дни Совдеп Терской области. Севернее Московской улицы и южнее дома Симоновых ехали уже неохотно, с опаской: там начиналось царство самооборонческих участков, созданных рабочими и ремесленниками для борьбы с грабителями. На заставах Шалдона, Молоканской и Курской слободок командовали выборные рабочие комиссары. И если на Александровском проспекте из окон и ворот на офицеров поглядывали еще благожелательные обыватели, улыбались нарядные барышни, то на окраинах, в перерытых окопами улочках могли и освистать, и разоружить, а то и камень в спину пустить.

На втором месяце службы Антону на себе пришлось испытать это "гостеприимство" рабочих окраин.

В промозглый декабрьский день сотня, в которой числились Антон с Кондратом, получила приказ перевезти в казармы оружие со складов Кадетского корпуса. С хмурого неба сыпалась колючая крупка. Перед дорогой казаки хлебнули согревающего. Ехали на грузовиках, горланили песни, бухая в такт прикладами по днищам кузовов. Ни одна собака не тявкнула на них, когда проезжали по Тифлисской дороге через Молоканскую слободку.

Погрузились быстро, торопясь выехать дотемна. Но как только втянулись в слободку, большущая толпа молоканцев в картузах и папахах, в кожухах, свитках, поддевках, высыпала на дорогу с ружьями наперевес.