Терапевт - [60]

Набираю номер, но медлю, не звоню. Смотрю на цифры и думаю: я уверена в том, что вчера вечером магниты были на месте? Могу я на сто процентов быть в этом уверенной? Например, когда вчера убирала посуду после того, как мы с Анникой поели… Помню, как я ставила тарелки в посудомойку. Внутренним взором смотрю на дверцу холодильника. Окидываю ее взглядом — ну да, все было на месте: рекламные меню, фотографии, информационный листок о сортировке мусора… А открытка и список нужного для ванной? У меня не получается мысленно сосредоточиться на этих подробностях, заставить память решить, там они или нет. Но все остальное там. Или нет? А вдруг память меня подводит и мне вспоминается другой день? И Анника присутствует именно в этом воспоминании? Я мысленно пытаюсь перевести взгляд на комнату, ищу там сестру, но ничего не получается. Вижу только дверцу холодильника и открытую посудомоечную машину.

Я плохо помню, как вернулась домой из Института судебной медицины. Должно быть, сразу пошла на кухню. Наверняка выпила там стакан воды. Наверняка убрала за собой. Но эти воспоминания лишены четкости, ускользают, как только я пытаюсь на них сосредоточиться. А ведь у меня всегда была прекрасная память. Может, это я сама сдвинула магниты? Была настолько не в себе, что мои руки делали что-то, а я и не замечала? В голове был такой туман, что теперь ничего не вспомнить? Могу ли я теперь полагаться на то, что вижу, что помню?

На экране телефона светятся цифры: это номер охранного предприятия Арилля. Нет, не сейчас. Сохраню номер. Могу позвонить им в любой момент.

* * *

Прошло несколько часов; я пересекаю Спасское кладбище. Здесь стоит странная тишина. Ни тебе школьников в светоотражающих жилетах и с рюкзаками, ни учителей, бесконечно пересчитывающих своих подопечных — не дай бог, потеряются; на Санкт-Ханс-Хауген их обычно тьма. Ни тебе хипстерских парочек, потягивающих кофе из многоразовых стаканчиков и увлеченно обсуждающих концерты и открытия баров. Ни молодых мам, сгрудившихся в кучку, ощетинившуюся колясками. Почти совсем безлюдно: пожилая женщина с палочкой; девушка с собакой на поводке; памятники; разросшиеся старые деревья.

Аткинсоны живут в старинном доходном доме неподалеку. Дом на вид ухоженный. Не особенно шикарный, как, скажем, в квартале отсюда, — просто приличный. Краска местами облупилась, но покрашено явно недавно. Подворотня не заперта, и виден внутренний двор, где стоят велосипед с детским сиденьем на багажнике и розовая кукольная коляска. Я вхожу в просторный подъезд, разительно отличающийся от тех, что проектируют Сигурд и его друзья-архитекторы; теперь каждый квадратный метр на вес золота. Квартира Аткинсонов на первом этаже. На старой латунной табличке, прикрученной к двери ржавыми шурупами, только это и написано: «Аткинсон». Я собираюсь с духом, придумываю, что сказать. Сигурд рассказывал о них только то, что хозяин дома — англичанин и его работа связана с морским судоходством, а его супруга — настоящая мегера. Но я больше не доверяю словам Сигурда. Эти Аткинсоны могут оказаться кем угодно.

Жму на кнопку звонка. Внутри раздается громкое и агрессивное дребезжание. Больше ничего не слышно. Я жду. Краска на двери кое-где облезает; половик, на котором я стою, давно не вытряхивали. Не знаю, какой из этого следует вывод.

Я снова жму на кнопку, слышу в квартире тот же пронзительный звон, а потом шаги. В животе разливается холод. Не перебегаю ли я дорогу Гюндерсену? Но отступать поздно, да я и не хочу. Щелкает замок. Дверь приоткрывается на длину толстой цепочки, из щели слышится тонкий и какой-то воздушный голос:

— Да?

Через щелку мне виден только силуэт, белое облачко волос, голубой глаз.

— Э-э-э, — кашлянув, говорю я, — меня зовут Сара. Я к вам от архитекторов «ФлеМаСи».

Повисает тишина.

— Да? — снова слышится из-за двери.

Оттуда пахнет чем-то затхлым, тяжелым, сладковатым; старомодный запах, одновременно пряный и нечистый.

— Мне нужно только кое-что прояснить… — Снова кашляю. — Я ассистентка Сигурда. Торпа.

Дверь приоткрывается еще на несколько сантиметров, и теперь я вижу собеседницу. Она маленькая и старенькая, за восемьдесят. Морщин у нее, собственно, немного, на лице во всяком случае, но сквозь жидкие седые волосы просвечивает голова, а шея — сплошные жилы и складки. На даме платье в синий цветочек, а ее голубые глаза такие, какие часто бывают у стариков: прозрачно-светлые и чуть влажные, за десятки лет выбеленные и обесцвеченные солнцем. На старческий запах накладывается запах сигарет. У нее маленький тонкогубый рот, который она облизывает розовым языком. На шее золотая цепочка. Теперь она улыбается мне и произносит, не сводя с меня взгляда:

— Ах вот оно что… Ассистентка Сигурда Торпа…

Язык у нее еле ворочается. Попадись она мне в клинике, я предположила бы, что она принимает сильнодействующее успокоительное. Я немного разочарована: совершенно очевидно, что передо мной не таинственная блондинка.

Я говорю:

— Да. Мне нужно прояснить кое-что. То есть нам. Бюро. Вы позволите? Можно войти?

Она медлительно кивает, закрывает дверь, звякает цепочкой, потом распахивает дверь настежь. Меня обдает запахом духов и старости: к тому же в квартире сильно накурено. Впечатление, что здесь не проветривали много дней. Я все-таки вхожу: набираю в легкие воздуха и ныряю в прихожую. Хозяйка босая, в руке мундштук с сигаретой.