Теплый лед - [25]

Манта звонит мне по телефону из соседней дружины. Спрашивает, что делаю. Получается, что я дремлю в тени под грушей, а он совершил такое, о чем в газете будут писать. Говорит, атаковали крайние дома Надятада, взяли в плен немцев и каких-то молодых женщин, которых немцы держат при себе. Мне кажется, что телефонная трубка в моих руках становится горячей. Пока я раздумываю, он наседает:

— Садись на коня и двигай к нам в штаб! За нами сейчас ухаживают наложницы. Приезжай, пока этот трофей не причислили к штабу дивизии…

Знаю я этого Манту! У него рассеченная ножом губа, в полиции он себе резал вены. С той поры всегда ему весело. Где бы ни был, в его серых глазах всегда мелькает озорство… Люди делятся на два вида. Одни, прежде чем возьмутся за что-нибудь, боятся: «А вдруг ничего не выйдет?» — и не берутся. Другие же говорят: «Попробуем, вдруг да получится!» — и принимаются за дело.

Я вскакиваю на коня, потому что не хочу относиться к тем, кто всегда тянет. Хороша моя Бистра! Подвижная, легкая. Где пробежит — ветер поднимается. В теплом штабе Манта и капитан Цонков ужинают, сидя в белых рубашках и тапочках. Штрипки их галифе ослаблены. Смотрю на ужинающих изумленно, а они глядят на меня и давятся от смеха. Нет ни пленниц, ни пленных. Атанас Касапчето, сосед Манты, подпирает потолок с двумя тарелками в руках и подмигивает мне одним глазом. Так хочется пнуть его тарелки. Когда его мобилизовали, прилип, как собака в распутицу: «Ни ссоры, ни войны без джолана[12] не обходятся. Главное, чтобы у меня в руках джолан был…» Сейчас возле начальства — и сам начальник…

Манта поднимается, волочит по полу распущенные штрипки:

— Ты что ж думал, мы и в самом деле ниже бабьих юбок опустились?

Криво, через силу пытаюсь улыбаться и я. И пока я силюсь скрыть свою кривую усмешку, немецкие минометы начинают бить по всей позиции. Неистовая пулеметная стрельба срывает нас с мест.

Случилось то, чего мы боялись, но надеялись, что пронесет. Не время думать об этом, но стрельба напоминает нам о нем…

Днем комиссар полка прибыл на позиции. Бросил уздечку в руки ординарца и заторопился к командному пункту дружины. Приехал за одним, а заговорил о другом. Высыпал из полевой сумки газеты и отпечатанные на ротаторе листовки, смотрит на меня и прикидывает: когда же сказать о главном? Ну, выплюнь кукурузное зерно, Стефан! Или будем вот так переглядываться?..

Немцы что-то готовят. Но что и когда начнут? То ли сегодня, то ли завтра. Не зная точно их замысла, в штабе предполагают самое скверное. По другую сторону канала Риня, в кирпичной мельнице, наша рота встала немцам поперек горла. Если двинемся в наступление — начнем оттуда. А эти зеленые ящерицы хотят нас вырезать под корень.

Так говорит мне комиссар. Говорит, и как будто легче становится у него на душе. Он вытаскивает из куртки дюжину лезвий. «Гладкое бритье — хорошее настроение», — написано на их упаковке по-болгарски. Стефан читает, что такое гладкое бритье, и переиначивает:

— Гладкое наступление — хорошее настроение…

Смотрю на него, и мне приятно: он выбрит, подворотничок куртки чист. На носках его начищенных сапог прыгают белые зайчики. Свой человек — совсем другое дело. Но этот не из тех, что наполнят тебе миску… Фронтовые будни отнимают время, и мы как будто забываем друг о друге, а сейчас я чувствую, как станет пусто вокруг, когда он вскочит на коня и затеряется среди деревьев.

Где-то ближе к Водвице светит солнце, ослепительно блестит снежный наст. В конюшне бьют копытами кони, пахнет навозом. Мимо нас проходит сосед Манты повар Атанас Касапчето. Белый чепчик кажется смешным на его голове, потому что кругом боевые позиции. Но Касапчето говорит, что, где бы человек ни ел, он должен чувствовать себя как в ресторане отеля «Молле». Для него «Молле» — верх совершенства. Он верит, что его поварской шапочки достаточно для того, чтобы создать иллюзию ресторана.

После полудня Стефан сел на коня. Произошло все так, как я предполагал: копыта метнули назад оттаявшую землю — и круп жеребца исчез за деревьями.

Была причина для тревоги в штабе полка. Запели мины: «Иду-у, иду-у…»

Капитан Цонков трясет телефонную трубку, но трубка молчит.

Два связиста отправляются искать обрыв на линии. По другому телефону из Эржебета спрашивают, что происходит, и капитан Цонков злится на себя, потому что не может дать вразумительного ответа. Он излагает только свои догадки, говорит коротко «слушаюсь» и снова злится на себя, потому что ему нечего сказать командиру полка, который звонит из Эржебета.

Становится ясно, что немцы хотят сковать нас в одном месте, чтобы ударить в другом.

Где они решили ударить по нас?..

Через десять минут все станет ясно, но возможно, что будет поздно.

Наша артиллерия начинает бить из леса Ганайоши, и воздушная волна легко подталкивает нас в спину. Снаряды громко поют и рвутся в окрестностях Надятада. Теперь воздушная волна бьет нам в лицо. Эти мощные толчки то сзади, то спереди чередуются с равными промежутками. Взрывы в Предмостье едва слышны.

Командир «мельников», которые обороняют Предмостье, докладывает по телефону, что немцы из противотанковой пушки продырявили глинобитные постройки у мельницы. Солдаты укрыты в блиндажах и землянках, тех самых землянках, крытых дубовыми стволами и засыпанных сверху землей, в которых матово поблескивают створки от гардеробов с наклеенными на них фотографиями венгерских балерин.