Теплый лед - [26]

Что-то сжимает офицеру горло. Телефонная трубка издает треск и опять оглушает. Спрашиваем друг друга глазами, что случилось.

В ста шагах от нас, около «Моста смерти», раздаются взрывы мин, осколки рикошетом бьют в бетонные опоры. Потрескавшиеся губы капитана расклеиваются:

— Огонь перенесли.

Это значит, что опущен смертоносный барьер между мельницей и позициями дружины, что нас атакуют и бог знает, что будет потом.

На Предмостье уже рвутся ручные гранаты, вспыхивает автоматная стрельба. Капитан Цонков шарит по земле, отыскивая свой автомат.

Связист с каской на голове, плотно сжав губы, уползает устранять повреждение кабеля. Я что-то ему говорю с деланной бодростью, но все это выглядит фальшиво, потому что губы мои плотно сжаты. Какой-то солдат смотрит на Манту, как на исповедника. Смотрит и спрашивает:

— Удержимся ли, а, господин комиссар?

Манте хочется заорать, но разве закричишь на человека, который смотрит на тебя с верой?! Лучше промолчать, сделать вид, что не слышал. А капитан нажимает химическим карандашом на блокнот для боевых донесений. Его коллега Карчев стал чернее обычного, а трость, с которой он прогуливался по позициям, куда-то забросил. Его кадык торчит над воротником, а губы шелушатся от сухости. Два солдата из отделения командования стоят сгорбившись, потому что блиндаж слишком низок.

Капитан вручает им по записке. Текст на разлинованных листках одинаков. Одинаковы на двух записках и адреса. Солдаты могут быть из Козлеца или Конуша, но они понимают, что значит, когда двоим дают одинаковые донесения. Если наткнется о пулю один, другой доберется до Предмостья. Они посматривают друг на друга недоверчиво, как будто подозревая один другого в чем-то. Солдаты просят божью матерь: если кому доведется встретиться с пулей, то пусть это будет не он, а другой.

Оба солдата несут один и тот же приказ: не отступать, роте организовать круговую оборону. Только так можно облегчить контрудар дружины.

Пытаемся по грохоту отгадать, что происходит там, а там стрельба, мрак и суматоха. Командир взвода связи беспрестанно вертит рукоятку телефона и хрипло кричит:

— Алло, алло!.. Я «Янтра»!..

Но оборванному проводу нет дела до того, что охрипший подпоручик дерет себе горло перед немой телефонной трубкой.

Чья-то рука откидывает брезент у входа в блиндаж, в проеме появляется бородатое лицо. Ни приветствия, ни рапорта! Кому нужны сейчас твои рапорты с поднятой к козырьку рукой!

— Патронов и гранат, господин капитан! Иначе отойдем…

Солдат с плацдарма черен, одежда в грязи.

Капитан Цонков приказывает мне глазами — сейчас слово ничто в сравнении со взглядом! Иду с пистолетом собирать штабных связных. А они, подлецы, прирожденные связные или ставшие ими из желания угодить начальству, быть у него на виду, попрятались. Маузер играет у меня в руке: «А ну немедленно сюда, начальнические прихвостни! Держите-ка ящики с патронами вместо кувшинов с водой! Коробки с капсюлями — отдельно от гранат! Я поведу вас…» И мне было приятно, когда связные угадывали мои желания, прежде чем я сам понимал, чего мне хочется!..

Связные с сопением ползут по спуску, доски тяжелых ящиков стонут на окованной льдом земле. Я сказал им, что ординарцы живут со стадным чувством, но здесь запретил им скучиваться. Чувствую, что ползут на расстоянии друг от друга — запомнили сказанное.

Вода в канале поплескивает, белеет вдруг от ракеты и движется, движется, движется. Вода тяжелая, ленивая. Когда ракета гаснет, она вначале превращается в подсолнечное масло, потом — в деготь…

Матушка моя Риня! Откуда ты берешь свои воды? Одним духом тебя перемахнул. Не только я, но и вся команда связных, которые уже не вертятся услужливо перед начальством, а ползут, таща ящики с патронами…

Бетонная громада, запрудившая канал, осталась позади. Под ногами скрипит песок. Выстрелы сверкают совсем близко. Пули впиваются в землю, отлетают рикошетом. Сопения солдат не слышно, но я знаю, что они ползут следом. Соскакиваем в какой-то ход сообщения. Мне становится легче. В занавешенной брезентом землянке подпоручик вскрывает лопатой ящики. Шинель подпоручика разорвана, плечи его засыпаны известковой пылью. Он дерется за мельницу, и белый порошок напоминает мучную пыль.

Валюсь на истертую в порошок солому. Слышу плохо и почти ничего не вижу. Пламя в чашке с жиром вздрагивает. Пахнет порохом, растопленным салом и сопревшими сапогами. Связные притулились рядом на корточках. Ну что они такого сделали, чтобы так меня озлобить? Может ли мир существовать без связных?!

Манта улыбается им. Уж этого-то они не ожидали. И сами начинают улыбаться. Хорошие ребята, не злопамятные. Злопамятными ординарцы не бывают…

Солдаты хватают патроны и разбегаются по окопам. Стрельба снаружи становится жарче. Манта подталкивает меня дулом автомата:

— Долго ли эта железина в твоих руках будет холодной?

Он подает мне две ручные гранаты и направляется к выходу. Иду следом за ним. Кто-то стонет. Время ли уделять внимание каждому оханью? Автомат пляшет в моих руках. На конце дула пульсирует огонек. Множество таких огоньков вспыхивает вокруг. Если есть руки, в которых холодный металл становится горячим, значит, все в порядке.